Максим Горький - Том 24. Статьи, речи, приветствия 1907-1928

И не только говорили — делали. Железнодорожный рабочий, смазчик Михаил Ромась, уже отбывший десять лет суровой якутской ссылки, прикрываясь ненавистным ему делом лавочника, пытался поставить пропаганду среди крестьян Казанского и Симбирского Поволжья. Он говорил молодым пропагандистам Викторину Арефьеву и Павлу Ситникову:

«Когда берётесь за революционное дело, то уже не можно брезговать никаким тяжёлым трудом, и надо помнить: корень слова — дело».

Предо мною мелькали удивительные люди: Гусев, пропагандист среди саратовских сектантов, который прожил двадцать лет в ссылке где-то около Ташкента, высох там, полусгорел, питался какими-то порошками, но тотчас же по приезде в Нижний начал крепко ругаться, упрекая всех в том, что забыли о революционной работе. Высохший, как мощи, он, казалось, готов был рассыпаться в пыль, а говорил так, что, когда я слушал его, мне было стыдно за то, что я ничего не делаю для освобождения народа. Стало ещё стыдней, когда этот человек уехал в Саратов, немедленно начал там свою работу и через семь месяцев, преданный кем-то, умер в тюрьме.

Такие люди, как Гусев, встречались, конечно, не часто, но они падали в болотце «томительно бедной жизни», точно камни с неба, и я видел, что после них остаются среди людей два круга волнений: люди постарше, «бывшие» революционеры, конфузливо улыбаясь, разводили руками, а молодёжь относилась к людям типа Гусева насмешливо, даже раздражённо. Кружок высланных в Нижний студентов ярославского лицея восхищался «мужеством» Льва Тихомирова, бывшего члена исполнительного комитета «Народной воли», ренегата, который написал книжку: «Почему я перестал быть революционером?»

Для меня старые революционеры, побывавшие в тюрьмах, ссылке, на каторге, являлись героями, полусвятыми; я смотрел на них как на живое воплощение «правды-справедливости», как на людей, способных разрубить все туго завязанные узлы жизни.

В 91–92 годах в Тифлисе я встретил особенно много людей, судившихся по процессам начала восьмидесятых годов, отбывших каторгу и ссылку. И вот на вечеринке один из них, некто Маркозов, выслушав рассказ о холерном бунте в Астрахани, сказал, вздохнув:

— Очевидно, для управления народом всё ещё необходимы кнут и штык.

Я ждал, что бывшие «борцы за свободу народа» возразят ему, но — не дождался. На слова его, которые я часто слышал среди обывателей, никто не обратил внимания, как будто были сказаны слова самые обыкновенные, привычные слуху. Меня они сначала оглушили, а затем развили мой слух, сделали его более чутким. И вскоре меня уже не удивляли такие заявления бывших революционеров, как, например, заявление старика «нечаевца», человека исключительной образованности, переводчика Флобера и Леопарди.

— Друг мой, — сказал он, — оставьте эти красные бредни, русский народ никогда не удовлетворится никакой иной формой правления, кроме самодержавной, деспотической.

Эти «мысли» я записывал, и в 97 году, в Метехском замке Тифлиса, жандармский офицер Конисский показал мне бумажку, на которой, между прочим, было написано:

«Когда я был таким, как вы, молокососом, я тоже хотел делать революцию, но, прожив три года в Мезени, вылечился».

— Чьи это слова? — с явным удовольствием спросил Конисский.

Много слышал я таких слов, а в 1907 году в сборнике «Вехи» прочитал:

«Мы должны быть благодарны власти за то, что она штыками охраняет нас от ярости народной».

Как известно, «Вехи» выдумал бывший «марксист» Струве, человек беспризорный, кочевой, ныне он перекочевал от марксизма уже к монархизму. В 1901 году я наблюдал, как курсистки и студенты почти молились на него, он был тогда «вождём» молодёжи. Думаю, что эти воспоминания достаточно красноречивы. Заключу их словами одного знаменитого анархиста:

«В молодости все мы очень храбро размахиваем революционными дубинками, а под старость они бьют нас по головам».

Всё это, не умаляя высокой оценки культурной работы, которую вела интеллигенция, заставило меня усомниться в её «любви к народу» и в её революционности.

Подлинную революционность я почувствовал именно в большевиках, в статьях Ленина, в речах и в работе интеллигентов, которые шли за ним. К ним я и «примазался» ещё в 1903 году. В партию — не входил, оставаясь «партизаном», искренно и навсегда преданным великому делу рабочего класса, и в окончательной победе его над «старым миром» — не сомневаюсь.

Я знаю, граждане: всё, что говорится мною здесь, — для вас не убедительно, знаю, что бесполезно указывать вам на огромные достижения Советской власти на пути строительства рабочего государства. Понимаю, что другой на моём месте не стал бы отвечать на ваши грязненькие, визгливые письма. Но у меня есть своё отношение к людям, — отношение, воспитанное моим опытом, моим знанием, как трудна жизнь, как много в людях животного, подлого, и знанием, что люди-то не очень виноваты в своих подлостях, ибо творят они их по внушению необходимости, по слабоволию, потому что строй жизни основан на жадности, зависти, на гнуснейшей жестокости человека к человеку. Угнетает, уродует людей проклятое прошлое и будет угнетать, будет уродовать до поры, пока мы не изменим самые основы жизни, её экономику.

Если я бываю груб, если употребляю резкие слова, — это не значит, что я оскорблён или хочу оскорбить, это не значит, что я забываю о том, как несчастны люди, как трудно им жить, как мало виноваты они в том, что глупы и жадны. Я не зол, но ненавижу прошлое, и ненависть моя часто не находит достаточно ёмких, твёрдых слов.

Я видел и вижу очень много мерзостей, но не очень люблю говорить о них. Не они меня интересуют, и не они — на мой взгляд — характерны для людей. Меня в юности глубоко задел за душу вопрос: как это случилось, как возможно, чтоб отвратительная наша жизнь создавала хороших людей? Не легко и не по книжкам только изучал я его.

Я твёрдо знаю, что основное качество человека — стремление к лучшему. Качеством этим обладают и другие животные, но человек развил его до степени основной своей силы, разумной силы. Это он создал и создаёт культуру. Умение находить, сравнивать, изучать полезное и вредное, красивое и уродливое вне себя и в самом себе — вот основная сила человека. Она толкала его создавать все условия для дальнейшего развития его способностей, и она победит всё, что мешает росту человека. Победит.

Вы, граждане, — люди с органическим пороком, с каким-то тёмным пятном в мозгах. Это пятно обладает способностью втягивать в себя и затем отражать явления, факты и мысли только отрицательного характера. В вашем мозгу непрерывно происходит процесс гниения, разложения впечатлений. Это уродство возникло на почве, конечно, классовой психики, на почве паразитивного стремления к власти над людьми, к жизни за счёт чужих соков, к личному покою, благоденствию, благосостоянию, вообще — к тому, что всегда было преступным и становится всё более преступным в наши дни, когда трудовой народ понял своё право на свободный труд для себя. Вы — индивидуалисты, а история нуждается в сильных, гениальных индивидуумах для создания новых форм жизни, более достойных разумного человека, чем те формы, которые навязаны ему прошлым. Жизнь требует героев, паразиты уже отжили свой век.