Максим Горький - Том 27. Статьи, речи, приветствия 1933-1936

Перевоспитание прославленного народниками мужика, страдальца, который в одну сторону фабрикует нищих, а в другую — мироедов, лавочников, фабрикантов и вообще жесточайших грабителей, — это перевоспитание по существу своему имеет целью изменить классовый тип человека, воспитанного веками зверской собственнической культуры.

Насколько типично изображён этот процесс в «Брусках»? Критика не ставила перед собою этот вопрос во всём его объёме и глубине, критика ещё не удосужилась сопоставить «Бруски» с «Ненавистью» Шухова и «Поднятой целиной» Шолохова. И нам с Вами, протопопам, следовало бы предоставить слово критике, подождав несколько с оглашением наших личныя вкусов и симпатий. Поставленные благосклонной оценкой читателей на некую высоту, мы, старики, меценатствуем, а это — дело вредное.

Вы утверждаете: «По произведениям Панферова учатся сейчас и в будущем будут изучать нашу эпоху». Мне кажется, что хотя мы и протопопы, но нам следует воздерживаться от пророчеств, совершенно неуместных в эпоху могучей и глубочайшей социальной революции, и не следует торопиться создавать литературные авторитеты для нашей молодёжи.

Напомню, что торопливость в этом деле уже создала несколько смешных анекдотов: так, например, лет шесть тому назад некий профессор Фатов утверждал, что писатель Пантелеймон Романов равен Бальзаку, Тургеневу, Толстому и ещё кому-то. Профессору верили, но вскоре оказалось, что он бездарен и литературно малограмотен. Были и ещё анекдоты такого рода. Недавно некто Резников утверждал, что Панферов тоже равен Бальзаку и классикам. Я уверен, что этим утверждением Резников очень вредно повлиял на Панферова, нуждающегося в более внимательном и серьёзном отношении к нему.

Нет, Александр Серафимович, не будем торопиться провозглашать гениями писателей, которые ещё должны учиться литературной грамоте, очень слабо освоенной ими. Я вполне согласен с Вами, когда Вы говорите, что

«…пройдёт время, многие из нас, «облизанных», будут белеть костями на полках — мы своё дело тоже, я думаю, сделали и делаем, — но многие из нас будут белеть костями на полках, а вот панферовская вещь — корявая, такая, что торчит во все стороны, надолго останется, ибо вопреки своим недостаткам, своей корявости она насыщена той силой, которая свойственна мужику. Эта сила тоже корявая, тоже с этакими штуками.»

Здесь я разрешу себе маленькое отступление: мне не совсем понятно, почему кости мои будут «белеть на полках»? Значит ли это, что плоть и кости мои не будут сожжены в крематории? Неужели скелетишко мой выварят и косточки мои будут разобраны почитателями таланта моего «на память»? Или же будет создан музей скелетов писательских на предмет внушения малоприятной истины: «как ни пиши, а — умрешь»? Если так, то хотя сие и оригинально, однако ужасает мрачностью своей.

Но — шутки прочь!

Я решительно возражаю против утверждения, что молодёжь может чему-то научиться у Панферова, литератора, который плохо знает литературный язык и вообще пишет непродуманно, небрежно. Прошу понять, что здесь идёт речь не об одном Панферове, а о явном стремлении к снижению качества литературы, ибо оправдание словесного штукарства есть оправдание брака. Рабочих за производство брака порицают, а литераторов — оправдывают. К чему это ведёт?

Вот в книжке Нитобурга «Немецкая слобода» я встречаю такие уродливые словечки: «скокулязило», «вычикурдывать», «ожгнуть», «небо забураманило» и т. д., встречаю такие фразы, как, например: «Белевесый был. Гогона, крикун, бабник, одно слово: брянский ворокоса безуенный». «Шалапутный табунок анархиствовавших девиц невзначай лягнулся задиристой фразой». Что значат эти слова?

Вот у Пермитина в книге «Враг» читаю такие же дикие словечки: «дюзнул», «скобыской», «кильчак тебе промежду ягодиц», «саймон напрочь под корешок отляшил», «ты от меня не усикнешь», «как нинабудь». «Поженили близнецов в один мясоед, и молодухи долго путали своих мужей, особенно в бане, — в банях кержаки моются семьями, мужчины, женщины, дети — все вместе. Не один год мучались бабы, пока не приноровились узнавать каждая своего». Что за ерунда!

Вот Пётр Сажин, книжка «Британский профиль», у него: лебёдки «хардыбачат», солнце — «карминовая медуза», «согнулась спина, утащив за собою грудь», героям его «природа ещё в муках рождённая подарила ослиное терпение», «облака — паршивые клочья густой влаги — неслись на запад в поисках пристанища», омнибусы у него «орут, как заблудившиеся мастодонты» — где он слышал, как орут мастодонты? У него «желания забредали в гости к чувствам», «туман ослабил вожжи», «рожь сочная, зерном любопытства наполненная», «они шли с песней и звуками флейт. В тишине были слышны отчетливо их шаги» — разве флейты и песни не нарушали тишины?

Можно привести ещё десяток книг, — всё «продукция» текущего года, — наполненных такою чепухой, таким явным, а иногда, кажется, злостным издевательством над языком и над читателем. Поражает глубочайшее невежество бойких писателей: у них «с треском лопаются сосновые почки», они не знают, что дерево не гниёт в воде, у них «чугун звенит, как стекло», пила «выхаркивает стружку», ораторы «загораются от пороха собственных слов» и т. д. — без конца идёт какое-то старушечье плетение словесной чепухи, возбуждая читателя до бешенства, до отвращения к людям, которые всё ещё не могут или не хотят понять, как огромна должна быть роль писателя в нашей стране, как необходимо честное, строгое отношение к работе со словом и над словом.

В области словесного творчества языковая — лексическая — малограмотность всегда является признаком низкой культуры и всегда сопряжена с малограмотностью идеологической, — пора, наконец, понять это!

По линии идеологической славные литераторы наши сугубо беззаботны и даже более того, некоторые хвастают слабостью идейного вооружения своего. Так, например, в какой-то газетке я нашёл нижеследующее заявление автора «Цусимы» Новикова-Прибоя:

«У меня этого не бывает, чтобы вычёркивать из написанного что-нибудь, хоть строчку… Это вычёркивают те, которые стараются напустить как можно больше идеологии и которым приходится сказать: «Ты с этой, с позволения сказать, идеологией только срамишь Советскую власть». А у меня идеология в крови и волосах.»

О составе крови этого писателя мне, разумеется, ничего не известно, но волос на голове его, мне помнится, не очень много, а судя по приведённым его словам — совсем нет волос.

Кто-то редактирует, кто-то издаёт обильнейший словесный брак, какие-то безответственные люди хвалят эту продукцию безответственных бракоделов, — хвалят, очевидно, по невежеству и по личным симпатиям к авторам.