Вячеслав Костиков - Не будем проклинать изгнанье (Пути и судьбы русской эмиграции)

Интересная подробность: незадолго перед отъездом В. Ходасевич купил на Сенном рынке галоши, продав для этого только что полученные в виде пайка в Доме ученых селедки. Но оказалось, что галоши на размер больше нужного. Чтобы галоши не соскакивали с ботинок, поэт насовал в них бумагу. И только в Берлине обнаружилось, что это были черновики написанного незадолго перед отъездом стихотворения "Не матерью, но тульской крестьянкой" 8. То было последнее стихотворение Ходасевича, написанное в России.

К этому времени, кстати, относятся и первые сомнения оставшихся в России после революции деятелей культуры и писателей в возможности сотрудничать с советской властью на достойных условиях - без подчинения, без заискивания и холуйства, первые опасения по поводу своей судьбы. Конечно, в то время никто еще не мог предвидеть весь трагизм положения старой и новой интеллигенции. Никто не мог предсказать гибель Мандельштама, смерть Клюева, самоубийства Есенина и Маяковского, травлю Замятина и Пильняка, трагедию Горького, долгое молчание Анны Ахматовой. На небосклоне русской жизни еще оставались многочисленные "прогалины" свободы. Работа Анатолия Васильевича Луначарского на посту наркома просвещения еще казалась достаточной гарантией прав научной и творческой интеллигенции. Но Москва уже полнилась тревожными слухами: в домах интеллигенции с беспокойством говорили о том, что скоро наступит конец многочисленным частным издательствам, что будет усилена цензура, что в высших сферах начинают все больше интересоваться вопросами литературы и искусства и что скоро будет принят соответствующий декрет, который Маяковский тотчас же переложит на стихи. Это были слухи, но и действительность не заставила себя долго ждать. Пока же в Петрограде, в Москве, в Киеве продолжали свободно действовать разного рода кружки, далеко не всегда благосклонные к советской власти, выпускались журналы, сборники, прямо выступавшие против идеологии коммунизма. В 1922 году некоторые из тех, кто скоро окажется за границей, участвуют в "Шиповнике" - сборнике литературы и искусства, ряд материалов которого можно расценить как своего рода "моральную оппозицию" существующему режиму. В сборнике приняли участие В. Ходасевич, Ф. Сологуб, А. Ахматова, М. Кузмин, Б. Зайцев, Л. Леонов, Б. Пастернак. Не приемлющая революцию философия была представлена Н. Бердяевым, публицистика - Ф. Степуном.

"Развитие русской революции, - пишет Ф. Степун в статье "Трагедия и современность", - сплошное предательство породившей ее идеи... Печальная смена этих подмен может в настоящее время считаться почти что законченной. Полумифический автор революции, народ русский, уже давно отшатнулся от своего трагического творения" 9.

Но "первое предупреждение" против инакомыслия уже грядет. В июне 1922 года "Правда" публикует статью "Диктатура, где твой хлыст?", которая своей стилистикой и непререкаемостью ярлыков уже предвосхищает худшие образцы хулительной публицистики 30-х годов. Поводом для гнева газеты послужила брошюра Юрия Айхенвальда "Поэты и поэтессы", касавшаяся истории русской поэзии. В литературном анализе содержался благоприятный отзыв о недавно расстрелянном Гумилеве, а также "контрреволюционное" мнение о том, что в поэтическом отношении Фет и Тютчев выше Некрасова.

"Правда" резким виражом переводит полемику из литературной сферы в политическую: "Мы здесь не литературную критику или антикритику собираемся писать, - объявляет автор статьи, скрывшийся под псевдонимом О. - Мы ставим чисто политический вопрос. Или вернее - мы зовем к политическому ответу... Книжка г. Айхенвальда насквозь пропитана трусливо-пресмыкающейся, гнилой, гневной ненавистью к Октябрю... Это философское, эстетическое, литературное, религиозное лизоблюдство, т. е. мразь и дрянь..." 10. Нетрудно догадаться, что вскоре Ю. Айхенвальд оказался в эмиграции.

Наступает новый этап в формировании русского зарубежья: вслед за ушедшими из Крыма остатками врангелевской армии и гражданскими беженцами, отъезжавшими добровольно, из пределов советской России начинают вытеснять "неперспективных" - в смысле безропотного соглашательства с новой властью представителей интеллигенции. В ряде случаев прибегают и к принудительной высылке.

В этом же, 1922 году были, в частности, арестованы, а затем высланы некоторые члены Всероссийского комитета помощи голодающим - Е. Кускова, С. Прокопович, М. Осоргин и др. Членом Всероспомгола был и Максим Горький, однако в связи с ухудшением здоровья он выехал за границу ранее - когда шесть других сотрудников комитета сидели в Лубянской тюрьме. Высылаемые обвинялись в стремлении делать политику под прикрытием помощи жертвам голода.

При всем разнообразии конкретных причин и поводов для высылки представителей общественности и интеллигенции за границу в этом изгнании была определенная логика - высылались те, кто не желал отказаться от права на собственное мнение, на инакомыслие. В 1922 году за границу, прежде всего в Берлин, высылается около 200 представителей интеллигенции. Изгнание сопровождалось интенсивной разъяснительной кампанией. "Правда" писала: "Определенные слои буржуазной интеллигенции не примирились с Советской властью... Важнейшей их цитаделью была высшая школа... Политиканствующие ученые-профессора на каждом шагу оказывали упорное сопротивление Советской власти... Художественная литература, издаваемая в этих кругах, была также антисоветская. В области философии они проповедовали мистицизм и поповщину... Группа антисоветски настроенных врачей усердно фабриковала антисоветское мнение в своей среде... Контрреволюционные элементы из агрономов вели ту же работу в своей области... В кооперации ту же работу вели меньшевики и эсерствующие элементы..." 11. Нетрудно заметить, что в коротеньком абзаце "Правда" ставит к позорному столбу фактически всю интеллигенцию: здесь и врачи, и агрономы, и философы, и учителя, и писатели...

В этом перечне "грехов" обращает на себя внимание, в частности, и то, что удар наносился по представителям общественности, которые работали в сфере кооперации. Это была как бы идеологическая артподготовка для последовавшего в конце 20-х годов полного разгрома кооперативного движения одной из сфер экономики, где еще сохранялись элементы демократии и естественного, не декретного коллективизма.

В этот же период начали отрабатываться столь широко использовавшиеся в последующие годы демагогические приемы - ссылки на "одобрение трудящихся", на "народ требует", "народ просит". "Принятые Советской властью меры предосторожности будут, несомненно, с горячим сочувствием встречены со стороны русских рабочих и крестьян, которые с нетерпением ждут, когда наконец эти идеологические врангелевцы и колчаковцы будут выброшены с территории РСФСР" 12, - писали газеты.