Александр Ржешевский - Тайна расстрелянного генерала

Раздевшись до майки, расхаживая по квартире в галифе и сапогах, Дмитрий Григорьевич успел чисто выбриться, вылил пригоршню одеколона на лицо и голову. Оглядел себя в зеркало: крепкие плечи, решительный взгляд. Что осталось от почерневшего, худющего комбрига, который воевал в Испании? Вон куда залетел! Подпер под потолок? Нет, до потолка далеко. Да и хватит, пожалуй. Тут бы удержаться. "А Наденька-то! Наденька!" — безо всякой связи мелькнула мысль. Как мило она подбадривала, шептала, уговаривала не волноваться. Будь ему столько лет, сколько ей, он бы, наверное, потерял голову.

Поначалу встреча с юной женщиной настолько ошеломила его, что он старался об этом не думать, как бы исключить из памяти. Точно жена могла угадать запретные мысли. Но потом, когда он услышал в телефонной трубке веселый, ласковый Надин голос и понял, что она не ищет ничего, кроме понимания и счастья, такая нежность подступила к сердцу!

Надев китель с геройской звездочкой и пятью орденами, Дмитрий Григорьевич совсем повеселел. Нет, никуда не делась страсть к наградам и выдвижениям. Да, наверное, нужна такая страсть человеку, как воздух, как селезенка и печень, перерабатывающие шлак и направляющие струю чистой горячей крови прямо к сердцу. Как там происходит, надо спросить у медиков. Но суть ясна. С тех пор как ему, молоденькому командиру, честь отдавали, вытягиваясь, караульные солдаты, небывалое гордое чувство скручивало его. Спина коробилась, выламывалась наоборот, словно крылья там вырастали. А грудь чугунела в ожидании наград. В армии как нигде рано пробуждается этот позыв к выдвижению. И молодой, неоперившийся птенец получает возможность подняться над остальными. Многие потом так птенцами и остаются, несмотря на громкие чины и ордена.

За этими размышлениями Дмитрий Григорьевич не заметил, как пролетело время. Примчалась жена. Милое лицо ее раскраснелось, помолодело. Она всегда выглядела моложавой, даже по сравнению с подругами. И Дмитрий Григорьевич этим втайне гордился.

Опоздание она объяснила заботами о дочери Аде, портнихой, задержками на транспорте. А Дмитрий Григорьевич и не спрашивал. До театра оставалось достаточно времени.

Окно было распахнуто. Субботний вечер выдался как на заказ — теплый и тихий. В иные минуты хотелось запеть. В одиночку Дмитрий Григорьевич пел иногда, когда бывал в добром и спокойном расположении духа. Именно такое настроение складывалось сейчас.

Однако, памятуя звонок Климовских, он перед театром заехал в штаб.

Новостей не было, и он еще раз проглядел уже известные сообщения. Командующий 3-й армией Кузнецов сообщал, что вдоль границы у дороги Августов — Сейни немцы сняли проволочные заграждения. В лесу в том направлении отчетливо слышен гул множества двигателей.

Разведка доносила, что к субботе двадцать первого июня немецкие войска сосредоточились на восточно-прусском, млавском, варшавском и демблинском направлениях. Он, Павлов, уже поставил Москву в известность, что основная часть германских войск находится в тридцатикилометровой пограничной полосе.

Не надо было читать документы, он и так помнил, что в районе южнее Сувалок установлена тяжелая и зенитная артиллерия. Там же сосредоточены тяжелые и средние танки. Разведкой обнаружено много самолетов.

Отмечено, что по берегу Западного Буга немцы ведут окопные работы. Это — на здоровье! Мы наступать не собираемся. А вот что на станцию Бяла-Подляска прибыло сорок эшелонов с переправочными средствами, это уже опасно… Плюс огромное количество боеприпасов. Это тоже разведка. Ну, боеприпасов у нас столько, что можно выжечь всю пограничную полосу.

Но переправочные средства, гул моторов, артиллерия… И меньшего опыта, чем тот, каким обладал командующий, хватило, чтобы понять: основные части немецких войск заняли исходные позиции для вторжения.

Решатся ли они на войну? Вот в чем вопрос. Не Франция все-таки. и не Польша. Хотя бы по размерам и населению. Конечно, подмочили репутацию на финской. Шесть месяцев не могли одолеть маленький кусочек территории. А Гитлер в три недели овладел Францией. И все же… Как бы себя поставить на их место и угадать?… Что тревожит? Южнее Сувалок появилась тяжелая артиллерия. Но там же прибавилось зениток. А это, как известно, оборона. Окопные работы ведут вдоль Западного Буга. Ясно, не для наступления зарываются в землю. Он, командующий, так и доложил в Москву. Знал: встретят с облегчением. Потом зачтется: сохранил, мол, ясную голову, не поддался паникерам. Кто роет окопы, тот хочет обороняться. А вот зачем в Бялу-Подляску прибыли эшелоны с понтонными парками, разборными мостами?

Как долго продлится противостояние? Мысль о близкой неминуемой схватке часто ошеломляла Павлова. Однако он каждый раз отгонял ее с помощью привычного утверждения: Москва все видит, все знает.

В мыслях и разговорах Дмитрий Григорьевич часто оперировал понятием "Москва". Но этим подразумевалось только одно имя — Сталин, проницательность которого казалась всеобъемлющей. Надо перестать быть собой и прислушиваться только к нему. В этом и заключается его, Павлова, сила как военачальника. Пусть другие сеют панику, дергаются, просят развернуть войска. Отвечать же будут не эти советники, а он один. Своим званием, должностью, а может быть, и жизнью. Поэтому он должен быть тенью, слепым исполнителем воли единственного человека, который все решает в стране. Кто сказал, что он не прав? Кто смеет так думать?

Чтобы снять тяжесть с души, Павлов связался с наркоматом обороны. Тимошенко подошел сразу.

— Что делать, Семен Константинович? — Павлову захотелось, чтобы нарком увидел его у телефона спокойным и улыбающимся. — Приближается двадцать второе.

— А что двадцать второго? — прогудело в ответ.

Павлов ничуть не сомневался, что нарком понимает, в чем дело.

— Ну как же!

— Сиди и не шевелись! — Голос наркома прозвучал твердо. Но вместе с тем чувствовалось, что высокое начальство понимает обстановку на границе и трудности командующего. На последних словах голос в трубке даже помягчел. Нам из Москвы виднее. Отвык начальство почитать? У Жукова учишься?

— Да нет… мы с ним…

Павлов шутливо оправдывался, услышав на другом конце тысячекилометрового провода глухой смешок. Еще раз представил себе российские дали. Из штаба округа вышел с твердым убеждением, что такую махину никому не одолеть. А значит, не посмеют броситься. "До осени дотянем, — весело подумал Павлов. — А там за все наши страхи стыдиться будем. Сталин опять окажется прав. С будущего года начнем наказывать за малейшую провинность. Не только самолеты с бомбами через границу — комара не пропустим".

Театр уже был полон, когда они с женой прибыли. Однако успели пройти по фойе, потолкаться среди присутствующих — любимые минуты. Никого не было главней. Встречавшиеся генералы и полковники с женами раскланивались галантно, будто неделями не виделись, хотя он расстался с ними два часа назад.