Владимир Кожевников - Забытый - Москва

- Разумеется.

- Так как на них положиться? Ивану же ничего не стоило подсунуть тебе кого-то из своих.

- Не так просто. Всех, кто сейчас со мной, я сама отличала. Я их от нищеты и голода спасла. Всех! А кого, может, и от гибели.

- Как это?

- А после пожара. Знаешь, что тут творилось? Кто голым из огня выскочил, разом нищим остался, а кто и не выскочил, только детишек вышвырнуть успел. Детишки сиротами остались. Вот таких я и насобирала. Как думаешь, дадут они теперь меня в обиду?

- И что ж, все только такие? Других нет?

- Нет.

- Это, конечно, хорошо, но знаешь ведь, и на старуху бывает проруха.

- Бывает... Бывает, и змею пригреешь.

- Вот-вот!

- Ну... на то воля Божья. А так... Не дура же я у тебя полная, посматриваю, их друг за другом посматривать, ревновать заставляю.

- Дай Бог, Юли, дай Бог! Но как же с Вельяминовыми? Очень не хотелось бы мне с ними идти вразнос. Нельзя ли все-таки как-то?..

- С Василь Василичем и Иваном нельзя. Они успокоятся только тогда, когда совсем удалят тебя от князя, когда ты окажешься где-нибудь в глуши, на десятых ролях. Если это не получится, тебя попытаются просто убить. Как Босоволкова Алексей Петровича.

- Но ведь это риск какой. В случае неудачи они теряют все! Ведь тогда, с Алексей Петровичем они ж еле выкрутились. Разве это разумно?

- Не так уж и неразумно. Они считают, что если тебя не сомнут, то все равно все потеряют. Так что им выбирать не приходится.

- Если так думают все Вельяминовы, шансов у нас с тобой мало.

- В том-то и дело, что не все! Тимофею Василичу, например, зачем такие крайности? Он большущий воевода, окольничий, сколько власти в руках. А не выгорит у них тебя ссадить - слетит вместе с братом. А за что? И второй сын Василь Василича, Микула. Ему старший брат совсем не в радость: Ивану за место тысяцкого биться, Микуле же тысяцким не быть никогда. Так какой ему резон за другого голову подставлять? И потом: парень-то уж очень хорош: умница, красавец, а уж скромник...

- И этот, что ли, к тебе клинья бьет?!

- Нет, этот только смотрит. Глянет - и покраснеет!

- Ох, Юли, с тобой разговаривать стало невозможно.

- Да я-то тут при чем? А уж тебе что не нравится, и вовсе непо... Митя! Да ты не ревнуешь ли?! - Юли смотрит весело-удивленно.

- Так не посторонний ведь.

- Ты - меня?! Такую-сякую?! И все еще ревнуешь?! - она бросается ему на шею, целует в нос, щеки, глаза. - Родной ты мой! Милый мой! Хочешь, я в лесу спрячусь, одна буду жить, ни на кого смотреть не стану, только тебя дожидаться, только о тебе думать! Хочешь?! Я там состарюсь, согнусь, сморщусь, поседею, зубов не останется, - Юли корчит рожи, показывая, - ты приедешь, а тебе навстречу Баба-Яга с клюкой: Ждраштвуй, шокол мой яшный, жаходи, я тя обойму, рашчалую! Ах-хо-ха!!! - она хватает его за шею и валит на себя, оба хохочут, возятся, распаляя себя, и он снова оказывается на ней и в ней, и снова заверчивается их адская карусель, и еще с полчаса они не разговаривают, лишь стонут и вздыхают, но теперь весело, легко... Наконец Дмитрий увядает, а Юли успокаивается, грустнеет.

- Пора тебе, Мить.

- Наверное.

- Теперь опять на полгода?

- Нет, перед отъездом обязательно еще раз! Здесь! Мне здесь понравилось.

- Перед каким отъездом? Куда? В Серпухов?

- Да. Рассиживаться не выходит.

- А что теперь?

- Князь озадачил - Ржеву у литвин отобрать.

- Та-ак. Опять, значит, драка?

- Ну а куда ж от нее.

- Мить, ты только себя береги. Теперь ведь тебе в самую кашу лезть не обязательно?

- Да, Юли, не волнуйся. И потом, Ржева, это так, пустяк. Разве что для воспитания молодого князь-Владимира пригодится, тут уж мы с монахом постараемся. Меня Вельяминовы гораздо больше заботят. Больше всех.

- Ну-так думай, голова. На мой взгляд, самое разумное сейчас: Тимофея Василича, других братьев - Федора, Юрия, а пуще всего Микулу, отодвинуть от Василь Василича. Озадачить их большими делами и под руку непосредственно Князеву подвести. Чтобы они почувствовали самостоятельность, что сами многого могут добиться, без своего главы. А то что ж, они сейчас вместе, в одной упряжке, за семью свою горой. Как у всех москвичей принято.

- Родись ты мужиком, цены б тебе не было в щекотливых делах.

- Мне и так цены нет. И не только в щекотливых.

- Верно! А ведь много ты, поди, у Кориата подсмотрела? А?

- Подсмотрела, раз смотрела. Только и своя голова на плечах чай имеется.

- Я о том и говорю, а ты обижаться.

- Я не обижаться, я грустить. Опять одна, опять к Ивану этому... Бр-р-р!

- Через неделю здесь!

- Хорошо. Поди, пока я себя в порядок приведу, кобылке моей сбрую поправь.

- Думаешь, сбилась?

- Не думаю, знаю. Кобылка у меня - сучка, потаскуха. Вся в хозяйку. Ни одного жеребца не пропустит. Так что ты, может, пока и нет, а вот Карий твой нынче точно папочкой стал.

* * *

Люба не позволяла себе думать о связи мужа и Юли. А так как думы эти все время вились около, теперь она очень переживала. Не столько о том, что там произошло или нет, а о том, чтобы не подать виду, когда он вернется, не оскорбить подозрением. Но увидев его лицо, забыла обо всем, бросилась навстречу:

- Что, Мить, плохо?!

- Ну-ну, не очень уж. А что, у меня на морде написано?

- Да. Что там? Вельяминовы?

- Ну а кто ж... Ты мне, Ань, вот что... - и умолк.

Люба ждала долго, не выдержала:

- Да что?!

- Ты мне все, что знаешь о Тимофее Василиче, братьях его младших и этом, втором сыне Василь Василича...

- Кольке, что ль?

- Да-да. Да не волнуйся ты так. Страшного нет ничего, а вот вникнуть, разобраться мне срочно надо. И тебя озадачить: какую линию здесь провести. Ведь мне уезжать через неделю. Опять все на твои плечи.

- Ох, да уж я привыкла, - Люба вздохнула облегченно, почти радостно, все ее дурные мысли Дмитрий смахнул одним своим видом: не мог же он с таким лицом, за такими-то заботами, да еще и с глупостями к женщине приставать!

* * *

Через неделю Бобер, получив обширные полномочия распоряжаться серпуховскими, можайскими и звенигородскими войсками на предмет освобождения Ржевы, со всей еще не очухавшейся от восторженной московской встречи Корноуховой братией отбыл в Серпухов. Неделя эта показалась ему по времени кратким мигом, а по количеству дел - вечностью.

Люба напичкала его информацией о московской жизни, Ефим нагромоздил гору хозяйственных проблем, требующих незамедлительного решения. Он имел две длительных беседы с глазу на глаз с Великим князем, где затронул вопрос о месте для Микулы Вельяминова, и одну, тоже долгую, часа два, с митрополитом. Встретился с Тимофеем Василичем, познакомился с Микулой, который и на него произвел прекрасное впечатление, поговорил с самим Василь Василичем, очень вежливо, уважительно, всячески подчеркивая, что вполне понимает его значение и положение на Москве. Речь же шла о том, чтобы подбросить в Серпухов к Рождеству снаряжение дня собирающегося на Ржеву отряда.