Аркадий Аверченко - Том 6. Отдых на крапиве

— Вы этим только испортите произношение.

А произношение у меня было действительно неплохое! Каждое утро, после пробуждения, мы обменивались несколькими фразами по-венгерски, и я подавал реплики самым шикарным образом.

— Авалокиташвара, — приветствовал меня учитель.

— Ишиас, — отвечал я. (Учитель утверждал, что «ишиас», это — «Мое почтение».)

— Флегмона печени? — спрашивал он. (Как спали?)

— Хирагра! (прекрасно!) — быстро отвечал я.

— Фистула фурункул? — осведомлялся учитель. (Будем пить чай или кофе?)

— Диабет! (коньяк) — радостно кричал я.

Вообще венгерский язык очень забавлял меня. Например, однажды я спросил преподавателя:

— Как по-венгерски «дерево»?

— Там, — сказал он, не задумываясь.

— А два дерева?

— Там-там.

— А три?

— Там-там-там.

— Удивительный язык! А если целый лес?

— Это уже поется на мотив марша: «Трам-да-там-там, тра-там-там»…

— Замечательно! Вот уж этого я никогда не забуду.

— О, конечно. Всю жизнь будете помнить.

И вот в один прекрасный день преподавание было закончено… Учитель мой уложил чемоданчик, пожал мне руку и сказал:

— Ду бист гроссе эйзель! (я вас очень полюбил).

— Пинакотека! — с чувством признался я (и вы мне очень симпатичны).

— Дизель-мотор симменс-шукерта! (будьте счастливы!)

— Куссенем.

И он ушел, получив свои две тысячи прекрасных чешских крон. Навсегда ушел!

Окончив свой рассказ, Сукачев печально повесил голову и смолк.

— Чем же дело кончилось? — спросил я. Он дико завопил:

— Чем?! Я осел! Поехал я в Будапешт, переехал границу — вот, думаю, где наговорюсь на своем новеньком, только что отлакированном языке, выглянул в окно — вдали виднеется лес. Я и обратился к соседу по купе на певучем венгерском наречии:

— Хороший лес! (Бум, трам-та-та-там!) Он дико глянул на меня и отодвинулся.

— Газогенератор? — спросил я.

Он взял свой чемоданчик и, молча, перешел в другое купе.

Язык мой все-таки чесался: я вышел в коридор, подошел к одиноко глядевшей в окно барышне и осведомился: скоро ли ближайшая станция… Она подняла крик, и кто-то с перепугу остановил тормозом поезд. Привезли меня… Сняли… повезли куда-то…

Как я им ни объяснял на своем венгерском языке происшедшее — продержали меня полтора месяца в каком-то огромном очень неуютном помещении, где весь персонал был в белых халатах. И я был в халате. В сером. Не мерзавец ли мой венгерский преподаватель, а?

Я засмеялся:

— Ну, мне пора домой. Вперед будете умнее. Дизель-мотор!

— Что-о!

— Вы же сами говорите, что по-венгерски это — до свиданья.

— Пойдите к черту.

И побрел по улице одиноко этот удивительный человек, знавший по-венгерски только одно слово «киссенем», да и это слово испортивший за две тысячи чешских крон.

Мне рассказывали историю об одном африканском дикаре, попавшем раз в жизни в игорный дом.

Этот негр был — прекрасное чернокожее дитя природы, без всякого налета культуры и цивилизации — совершенно голый морально, как он был гол физически у себя на плоском побережье Бенгуалы, залитом лучами раскаленного солнца, под корявыми лапистыми пальмами, среди доверчивых добрых обезьян.

Попав в игорный дом, этот простодушный чернокожий впервые увидел карточную игру.

— Что это они делают? — спросил он своего спутника.

— Играют в карты.

— Для чего?

— Чтобы выиграть.

— Все выигрывают?

— Некоторые. А некоторые проигрывают.

— А что же они выигрывают?

— А вон, видишь, эти бумажки, что лежат около некоторых.

— Странно, — задумчиво заметил негр. — Они так волнуются, будто эти бумажки можно есть, и они вкусные.

— Их не едят, но на них можно купить и еды, и кумача, и бус, и целый ящик рому!

Спутник негра, насколько мог, вдолбил в курчавую голову собеседника принцип монетного обращения. Чернокожий чрезвычайно заинтересовался.

— Значит, если вот этот красный человек выдернет из пачки один раскрашенный квадратик, — он получает кучу этих бумажек, на которые можно купить рому?!

— Гм… Да! Приблизительно.

— А тот, худой, должен отдать ему ни за что ни про что пачку денег, на которые можно купить рому?

— Ну, конечно.

— Да ведь жалко. Я бы на месте худого не отдал.

— Нельзя. Так надо.

— Почему? — завопил негр. — Я еще понимаю, если бы красный угрожал худому ножом или повалил бы на землю и отнял деньги, а то что же выходит?.. За один вынутый квадратик отдавай добровольно и ром, и еду, и кумач!

— Это игра! Пойми ты это.

— А я бы не отдал. Гм! За какой-то квадратик. Я бы лучше сам вцепился красному в воротник и отнял деньги.

— А если бы он оказался сильнее?

— Ну, он бы у меня отнял. Ничего не поделаешь. Так и не удалось втолковать негру принципов благородной карточной игры.

Из-за того, что ты выдернул не тот кусочек раскрашенного картона, а другой, — ты должен без боя отдать ром, бусы и красное одеяло?! Вот дураки-то! По-моему, проще отнять без этих кусочков картона!

Я теперь все время думаю об этом негре и отчасти восхищаюсь им.

Игроки меня не поймут, а умные люди, может быть, поймут.

Сегодня я только что засел за работу, как ко мне пришел один из моих приятелей.

Я сразу увидел, что он хочет попросить у меня денег взаймы, и даже отчасти обрадовался этому: возьмет деньги и уйдет, не мешая моей работе.

Но это оказался светский воспитанный человек — не какой-нибудь хам, не понимающий приличий.

Он опустился в кресло, отер пот с лица и сказал:

— Ну, что у вас новенького?

— Ничего, — торопливо ответил я.

— Пяткина давно видели?

— Не видел Пяткина.

— А-а. А Семен Николаич к вам захаживает?

— Нет!

— Так, так. Тру-ру-ру-ру… Солнце жарит, как безумное, а все-таки знаю: будет дождь. Вы как думаете?

— Что?

— Будет дождь?

— А черт его знает.

В голове же у меня все время долбил клювом какой-то внутренний дятел: «Да проси же скорее денег, каналья, проси! Проси! Что тянешь? Возьми и уходи. Все равно ведь дам, и ты сам знаешь, что дам!»

— Что это с Лазуткиным делается?

— С ке-ем?

— С нашим знакомым Лазуткиным?

— А что?

— Да совсем закружил Лазуткин. Сегодня его с одной дамой видишь, завтра с другой.

— К черту Лазуткина, — сухо промолвил я. («Да проси же, анафемский палач, проси скорее!»)

— Почему к «черту»?

— Не интересуюсь Лазуткиным.

— Вы сегодня какой-то странный, — обиделся он.

— Были на премьере «Колесо жизни»?

Я вскочил с места.

— Сколько?

— Что «сколько»? — вспыхнул он.

— Сколько вам надо?

— Чего?

— Денег, за которыми вы пришли.

Он встал с кресла, красный, негодующий.

— Кто вам дал право так со мной разговаривать?!..