Евгений Козловский - Маленький белый голубь мира

Дом стоял в хорошем районе -- неподалеку от Белорусской, кирпичный, квартирас паркетом и большим балконом, телефон помог поставить тесть, -счастья, однако, как-то не получалось. Смешно сказать, но до свадьбы Иван Александрович с Ларискою не спал ни разу: такие уж у них сложились отношения, -- и в первую брачную ночь женасказала: ну, я надеюсь, ты понимаешь, что я давно не девочка? и погасиласвет. Иван Александрович очень расстроился, хотя ни начто другое рассчитывать не мог, даникогдаи не рассчитывал. Открытый Ларискою как по обязанности (по обязанности и было!) доступ к своему телу, навид и ощупь тоже, словно цветок калла, белому, гладкому и прохладному, не принес Ивану Александровичу никакой радости, атолько растерянность и чувство вины, что ни жене, получается, удовольствия не доставил, ни сам, вроде, не испытал.

Так всё эти шесть лет и тянулось, даеще и не беременелаЛариска, и поначалу Иван Александрович, которому, безотцовщине, страх как, до слез хотелось ребеночка, крепился датерпел, потом совсем было уж решился осторожненько намекнуть Ларисочке, чтобы им вместе сходить куда-нибудь к врачу (сам-то от нее втайне давно сходил), датут как раз нечаянно и обнаружил в ящике ее туалетастандарт розовых таблеток, пронумерованных, со стрелками от одной к другой, и все понял, смирился и с этим. Ладно, подумал. Перебесится -самазахочет родить. Еще не вечер.

Вечер -- не вечер, атакая семейная жизнь всего пространствадуши, остающегося от исправления обязанностей начальникаотделав ЫПионереы, заполнить не могла, и тут-то и встретился случайно наулице университетский приятель, который и подсунул Ивану Александровичу сперваодну книжечку, там изданную, потом другую, потом пару журнальчиковю Головазакружилась у ИванаАлександровичаот неожиданности прочитанного. Не то что бы он раньше всего такого не знал, -- славаБогу, жил в этой стране с рожденья! -- но увидеть все мало что описанным -- напечатанным, сброшюрованным, изданным!.. У самого ИванаАлександровичасмелости описать и напечатать не хватило бы никогда, но чужую смелость он оценить мог.

Однако, он чувствовал, что вроде как изменяет жене, изменяет любви своей с запретным чтивом и, чтобы от нехорошего этого чувстваизбавиться, попытался устроить эдакий mйnage аtrois, то есть, попытался приохотить и ее, но Ларискабыланепоколебимаи читать пакости не желалакатегорически. Ивану Александровичу даже как-то не по себе стало от вдруг похолодевших ее глаз, от нескольких обидных резкостей, и, по-хорошему, следовало бы бросить импортную макулатуру к чертовой матери, коли жены лишаться жалко и, в сущности, невообразимо, но ИванаАлександровича, как наркомана, уже затянуло по уши и никаких сил отказаться от книжечек и журнальчиков просто не обнаружилось.

Последнее время, когдаИван Александрович долгими вечерами лежал надиване, зарывшись с головою в кучу клеветнических измышлений, Ларискауже не отправлялась к загадочным школьным подругам, не торчалау телевизора, а, подобно тигрице, мягко и злобно ходилапо уютной двухкомнатной клетке и, разумеется, следовало ждать грозы, которая неделю назад и разразилась. Только свиньи, кричалаЛариска, способны ненавидеть хлев, в котором родились, живут и нагуливают жир, только они способны искать грязь повонючее, чтобы, вывалявшись, разнести повсюду, не постеснятьсяю аИван Александрович, чувствуя изо всего своего крупного телаодин действительно несколько чрезмерный живот, краснел и оправдывался, но Ларискаоправданий не слушалаи закончиларечь ультиматумом: если, мол, еще раз увижу в этом домею -- ну, и так далее.

В доме -- ладно: Иван Александрович понимал, что в запертый ящик его письменного столаЛарискане полезет, аи полезет -- не признается (как он -- с таблетками), -- но открыто читать при ней стал остерегаться, покане получил до завтрасвежий номер ЫКонтинентаы и, завернув для конспирации в ЫПравдуы, залег с ним надиван. Ларискане сказалани слова, как бы ничего и не заметила(Иван Александрович поглядывал занею искоса), но надругой день ушла, аИван Александрович всячески гнал предчувствие, что это не просто семейная неурядица, не просто даже конец супружеской жизни, анечто кудаболее серьезное и уже, кажется, непоправимое.

Тут-то Грешнев и предложил слетать нанедельку в Башкирию, в Нефтекамск. 3 То ли от выпитого вчераконьяка, то ли от резкой перемены местаи климатавсе происходящее вокруг ИванаАлександровичаказалось ему странным, нереальным, неестественным: призрачные лучи солнца, с удовольствием освещающие веселых, здоровых, шумных молодых ребят, играющие в брызгах умывальной воды, мягко бликующие наалюминиевой посуде в столовой, -- лучи солнцаникак в то же время не могли справиться с туманом, и он неостановимо полз с реки, затопляя сосны по человеческий пояс. Противоположный берег бесконечной наклонной плоскостью изумрудного цветаподнимался из воды, и Иван Александрович вспомнил, что это -Удмуртия: край лагерей. Других лагерей, не ынытырыныцыыналыных.

Метафору собственного положения увидел Иван Александрович часаполтораспустя, настройке, кудадоехал вместе с бойцами ССО в одном из четырех ЫИкарусовы, во вчерашнем как раз, том самом, застеклом которого табличкаЫОтряд им. А. Матросоваы (то есть, тоже какая-то совершенно фантастическая по бестактности в контексте табличка) -- доехал под дружное пение давешнего кляйнэ вайсэ фриденстаубэ, про которого Бекбулатов успел объяснить, что это -- кы ЫВечыру песыны гыневы и пырытесытыы, хоть и не понять было, какой, собственно, гыневы и против кого пырытесыты может заключаться в сладчайшем фриденстаубэ, -- увидел метафору, глядя, как зачарованный, начетверых сильно датых мужиков, которые, переступая меж торчащими из нее кручёными железными прутьями, тащили по узенькому торцу бетонной стены, взнесенному надвадцатиметровую высоту, тяжеленную сварную раму; такие точно, как из стены, крученые арматурные прутья торчали и внизу, из фундамента, и одного неверного шагалюбому из мужиков хватило бы с головою, чтобы всем четверым загреметь вниз, как раз наэти торчащие прутья, аневерный шаг, казалось, должен случиться неминуемо, ибо рамазакрылаот мужиков прутья стены, как бы приглашая запнуться, тем более, что двое передних шли спиною. Вот одним из этих передних, спиною идущих, и ощутил себя Иван Александрович: несколько пьяным (от потери Лариски, ото всего окружающего антуража), нерасторжимо связанным с другими едваподъемной, грубой, косной, ржавой ношею, которую, до местане дотащив, не поставишь никуда -- передохнуть, не бросишь, не придавив себя, не сверзнув вниз, и вот он, следующийю ну, не следующий, так следующий заследующим шаг оказывается роковым, и Иван Александрович, выпустив свой угол рамы, летит вниз, наострые стальные пики, чтобы пронзиться ими насквозь, быть нанизанным, как жук, только сразу надесяток булавок, арамалетит вдогон: прибить, припечатать, прихлопнуть навсегда, -- и тянет засобою остальных: неспоткнувшихся. Головапринялась кружиться у ИванаАлександровичаот жуткого созерцания, но и глаз не оторвать, и сейчас бы хлопнулся он без чувств, не найдя опоры, как вдруг крепкая, жаркая, маленькая ручкавзялаего под локоть и вернулаустойчивость наэтой земле.