Болеслав Маркевич - Княжна Тата

"Провѣтриться надо, уѣхать на время!" рѣшилъ онъ въ концѣ концовъ. И извѣстивъ объ этомъ коротенькой запиской княгиню, не простившись ни съ нею, ни съ Тата, уѣхалъ раннимъ утромъ "на побывку" къ семьѣ.

Онъ разсчитывалъ пробыть съ нею недѣли двѣ, а не прожилъ и одной. Двойной подбородокъ, жидкія косицы и распашныя блузы госпожи Скавронцевой возбуждали въ немъ чувство близкое къ остервѣненію; сыновья его несли между собою въ разговорѣ такую ахинею объ "антагонизмѣ стараго культа индивидуализма съ современною формулой коллективизма массъ", что у него то и дѣло чесались руки взять ихъ обоихъ за шиворотъ и спустить съ лѣстницы головою внизъ. Количество папиросокъ, выкуренныхъ имъ за это время въ видѣ антидота противъ бушевавшей въ немъ злости, достигло цифры совершенно баснословной…

Онъ вернулся въ Большіе Дворы въ воскресный день, когда мастерская княжны была пуста. Мать ея была у обѣдни. Она гуляла въ саду и первымъ предметомъ попалась ему на встрѣчу въ аллеѣ, по пути въ его флигелю. Онъ этого не ожидалъ и вспыхнулъ отъ радости и смущенія.

— Честь имѣю кланяться! сказалъ онъ съ улыбкой, осиливая себя и скидавая шляпу съ головы.

Она остановилась, пристально взглянула на него, опустила зонтикъ, который держала надъ головой, на высоту своего лица и, послѣ довольно долгаго и томительнаго для него молчанія, проговорила медленно и строго:

— Почему вы уѣхали?

— Нужно было! нѣсколько оторопѣло отвѣчалъ онъ.

— Говорите откровенно, продолжала она, также настойчиво глядя на него во всѣ глаза:- потому что вы вообразили, что на васъ "примѣриваютъ чепчикъ" и что вы не хотите стать въ положеніе "картонной головы?" такъ это, я отгадала?

— А хотя бы и такъ! молвилъ онъ послѣ минутнаго колебанія.

— И вы въ этомъ убѣждены?

— Въ чемъ?…

— Что вы годны только для "примѣриванія?".

Онъ уже не владѣлъ собой; эти глаза жгли его…

— Послушайте… Наталья Васильевна (онъ никакъ не былъ въ состояніи; назвать ее въ эту минуту попрежнему "Тата"), что жь это такое?… Я, дѣйствительно, изъ-за того… и уѣхалъ. Я полагалъ… Положимъ, что это не такъ, выговорилъ онъ вдругъ со внезапною рѣшимостью, положимъ, что напротивъ, ни… такъ скажите мнѣ, ради Бога, къ чему… къ чему это повести можетъ?..

Тата усмѣхнулась однимъ угломъ губъ:

— А, такъ и вы тоже! Вы также имѣете претензію опредѣлить себѣ совершенно реально, что, какъ, для чего, и куда вы идете? Я думала, что это недостатокъ только нынѣшняго поколѣнія; о людяхъ вашего времени я была лучшаго мнѣнія, — вы мнѣ такъ искренно, казалось, отвѣтили въ тотъ разъ, ввернула она какъ бы вскользь, скороговоркой, — я думала, что они способн чувствовать безъ разсужденій…

— Иныя чувства себѣ дозволять не слѣдуетъ, пробормоталъ Скавронцевъ.

— Это почему?

— Потому что, кромѣ несчастія, отъ нихъ нечего другаго ждать.

— Въ самомъ дѣлѣ? спросила она загадочнымъ тономъ.

— А вы полагаете нѣтъ? сказалъ онъ, силясь принять шуточный тонъ, между тѣмъ какъ сердце такъ и колотилось въ его груди.

— Я полагаю, что чувство живетъ само по себѣ и для себя, отвѣчала она, — что оно въ самомъ себѣ находитъ и цѣль, и удовлетвореніе, и муку, и счастіе, не спрашивая и не заботясь, почему это и какъ, и что изъ этого можетъ выйти… Вѣдь это азбука, милый Александръ Андреевичъ, или вы ее успѣли забыть?

Она повела на него ласково-упрекающимъ взглядомъ и тутъ же громко засмѣялась:

— И вы серьезно того мнѣнія, что любить кого-нибудь безъ памяти, подчеркнула она, — большое несчастіе?

— Вы меня и въ самомъ дѣлѣ съ ума сведете подъ старость лѣтъ! вскликнулъ онъ, весь загораясь.

— Этого отъ васъ вовсе не требуется, — и она холодно покачала своею красивою головой;- а поглядите вонъ на эту большую липу: съ нея не мало опало уже, листьевъ, а она все также всѣмъ тѣмъ, что у нея осталось зеленаго, живаго, трепещетъ и нѣжится спокойно и радостно подъ солнцемъ… Совѣтую вамъ взять съ нея примѣръ въ точности.

— Изнывать подъ этимъ солнцемъ, пока и весь облетишь, молвилъ онъ съ комически-горькимъ оттѣнкомъ въ выраженіи, — да и то, прибавилъ онъ, — если ему не вздумается въ тучу спрятаться.

Тата капризнымъ движеніемъ пожала плечами:

— За погоду никогда отвѣчать нельзя, mais cela ne change rien à l'ordre du jour…

Она кивнула ему весело улыбаясь и ушла въ свои комнаты.

Разговоръ этотъ, казалось бы, не могъ оставить въ немъ на малѣйшей иллюзіи. Она "тѣшилась" и только…

Но онъ былъ уже охваченъ, и трезвое сознаніе того, чѣмъ служилъ онъ ей теперь, не было уже въ состояніи удержать его на безумномъ теченіи, которое уносило его невѣдомо куда.

Авторитетное его значеніе въ домѣ, сознаніе своего достоинства, уваженіе къ себѣ, все это какъ-то разомъ рухнуло для него; изъ ментора онъ превратился въ раба и послушника безъ воли, безъ силы противодѣйствія. Старческая страсть прививаетъ что-то женственное самымъ сильнымъ мужскимъ натурамъ; къ ея незаконному пламени примѣшивается всегда какая-то робость, что-то похожее на сознаніе преступности… Скавронцевъ испытывалъ это: онъ каялся въ своей "блажи", робѣлъ предъ Тата, пытался "порвать", уйти изъ-подъ ея власти… и не могъ, и чувствовалъ, какъ каждый день все глубже уходитъ въ "этотъ омутъ". Онъ ей принадлежалъ уже весь; внѣ ея не оставалось ни единаго помысла, ни единаго соображенія въ его мозгу. Онъ вставалъ и ложился съ мыслію о ней; въ головѣ его неотступно стояло послѣднее сказанное ею слово, улыбка, движеніе, поворотъ шеи ея въ данную минуту, съ цѣлымъ роемъ впечатлѣній, вынесенныхъ имъ изо всего этого… Тонкій запахъ духовъ, вѣявшій отъ нея, отъ ея бѣлья, приводилъ его въ какое-то экстатическое состояніе. Онъ мальчишествовалъ, кралъ ея старыя перчатки и укладывался на нихъ головою, — засыпая, цѣловалъ ладонь свою, о которую опирала она предъ тѣмъ свою ножку, чтобы сѣсть на лошадь, — прогуливался ночью по цѣлымъ часамъ подъ ея окнами… Въ тѣ рѣдкія минуты, когда онъ приходилъ въ себя его проникалъ какой-то суевѣрный ужасъ. "Я ее запоемъ пью, япротивъ этого никакого снадобья, никакого заговора нѣтъ!" говорилъ онъ себѣ съ отчаяніемъ…

Тата съ своей стороны очень была довольна своею побѣдой. Бѣдный Скавронцевъ былъ дѣйствительно для нея "картонною головой", на которой примѣряла она силу своихъ чаръ. "Блажь" его оказалась для нея лучшимъ реактивнымъ средствомъ противъ того близкаго въ отчаянію душевнаго состоянія, въ которое долго повержена была она неудачами своего прошлаго. Теперь надежды снова начинали свивать гнѣзда въ головѣ ея. "Не все же еще потеряно", основательно разсуждала она, "если можно довести зрѣлаго человѣка до такой степени влюбленности…" И она искренно благодарна была за это Скавронцеву и платила ему за его обожаніе всею тою высшею школой утонченнаго кокетства, дешевыя нѣжности и лукавые пріемы котораго имѣютъ по большей части на, мужчинъ обаяющую силу, далеко не всегда, увы! обладаемую истинною страстью. Она взглядывала на него, улыбалась, хмурилась, поводила головой, закусывала губы, перегиналась съ мѣста въ его сторону съ какимъ-нибудь вопросомъ — все это извѣстнымъ, разсчитаннымъ на неотразимое на него впечатлѣніе образомъ, и никогда, какъ говорятъ французы, не манкировала своего эффекта. Она его постоянно держала въ какой-то любовной проголоди, если можно такъ выразиться, между надеждой и страхомъ, между горячкой желанія и рыцарствомъ самоотверженія его иной разъ до полнѣйшаго отчаянія ею же самой придуманною и созданною ссорой, она неожиданно, оставшись съ нимъ вдвоемъ, подходила въ нему, сама прижимала въ его пересохшимъ отъ волненія губамъ свою блѣдную длинную руку и, тихо затѣмъ высвободивъ ее изъ-подъ его нескончаемыхъ поцѣлуевъ, уходила изъ комнаты, какъ бы для того, чтобы не отдаться самой волнѣ неудержимаго увлеченія… За такія мгновенія Скавронцевъ готовъ былъ бы отдать сто жизней, еслибы были онѣ въ его распоряженіи…