Леонид Андреев - Том 6. Проза 1916-1919, пьесы, статьи

Раиса. Мама!

Тугаринова. Но позволь же и мне сказать, Раиса! И если уж по твоему капризу нас завели в такое место, где меня зовут тетенька, то имею же и я право… Мишель! Как я уже писала вам, вы не должны так амбициозно относиться к тому случаю, ну — прискорбному случаю, если хотите. Глупый лакей перепутал места за столом, и, наконец, я же извинилась. И мой муж, а ваш благодетель, генерал Филипп Григорьевич, да, благодетель… Что это за неприличный смех, Мишель?

Таежников громко смеется. Монастырский неодобрительно качает головой и делает предостерегающие знаки.

Нас здесь оскорбляют!

Раиса (спокойно, слегка презрительно). Никто нас не оскорбляет, мама. Монастырский, будьте любезны, попросите маму и отойдите немного в сторону: мне надо поговорить с Михаилом Федоровичем… Идите, мама, идите. Вы платок уронили.

Монастырский (поднимая платок) . Извольте платочек. Глубоко сожалею, ваше превосходительство, что роковая случайность… прошу вас пожаловать сюда, ножку не ушибите!

Тугаринова (раздраженно). Какую еще ножку?

Монастырский. Сор, кирпичи, всякая гадость-с. Тут беднота по праздникам гуляет… ничего не поделаешь, ваше превосходительство! Гуляют! Хорошо бы сесть, но… можно на досках, доски очень хорошие и совершенно сухие…

Тугаринова. Сухие? Что вы говорите такое? сухие? Кто сухие?

Монастырский. Совершенно сухие, вашество, не извольте беспокоиться. Уже две недели хоть бы капелька дождя — просто ужас! Давно изволили быть в имении, ваше превосходительство?

Тугаринова. Мы только что оттуда. Но я в ужасе, мсье Кладбищенский: что это за общество…

Разговаривают. Монастырский старается из досок сделать подобие кресла. Те трое в сторонке. Таежников и Раиса одни.

Раиса. Вот я и пришла, Мишель… Посмотрите на маму; она убеждена, что ее сейчас ограбят и убьют по меньшей мере. Я пришла, Мишель. Когда-то вы изволили потешаться над моей эксцентричностью, но теперь, согласитесь, она оказалась весьма кстати. Вы не думаете?

Таежников. Нет. Зачем вы пришли?

Раиса. Затем, что вы мое последнее письмо даже не потрудились распечатать, а я не имею обычая оставаться без ответа. Но вы так худы и бледны, Мишель: вы больны или голодны?

Таежников (усмехаясь). Прямо к цели?

Раиса. Да, это мой девиз: всегда прямо к цели. Мне надобен ваш совет, Мишель: мсье Батурин делает мне уже вторично предложение руки и сердца… у него очень любящее сердце, и я обещала подумать, но не могу же я ждать, пока вы пожелаете распечатать мое письмо! (С ударением.) Он мне нравится.

Таежников (хмуро). Избавьте меня от этой игры.

Раиса. Какая же это игра? Но… извольте. Тогда скажите прямо: вы решительно не хотите сознаваться, что любите меня?

Таежников (морщась). Фу, как это цинично, Раиса. Вы грубы, точно следователь на допросе!

Раиса. На вас не угодишь. Вы любите меня или нет?

Таежников (резко). Нет. Я уже докладывал вам.

Молчание. Раиса несколько бледнеет.

Раиса. Кажется, мама успокоилась, ваш друг совершил чудо. А кто эта хорошенькая девушка, которая была с вами: у нее интересное лицо.

Таежников. Это вас не касается.

Раиса. Вы правы. — Так как же, Мишель?

Таежников. Нет, — почему вы решили, что я должен любить вас? В вашем характере есть отвратительные черты, Раиса: вы холодны, как ледяная вершина, и сатанински горды, весь мир должен прийти и поклониться вам. И вы до сих пор не можете примириться, что какой-то жалкий студентишка, почти приживальщик в доме вашего отца, осмеливается остаться равнодушным и даже — смеется!

Раиса. Вы не студентишка, и вы не жалкий, вы сами это знаете.

Таежников. А кто же я, герой? (Горько.) Посмотрели бы вы на этого героя десять минут тому назад… э, да что! Кто я? Где мое право на любовь? Я права на жизнь не имею, а мне суют любовь, за которую мне нечем платить!

Раиса. Кто так спрашивает, тот уже приобрел право на жизнь… и любовь.

Таежников. Как холоден ваш ум… он так же холоден, как и ваша красота, Раиса. Кто спрашивает! Мне нечем платить за вашу любовь, Раиса, а даром я ничего не беру, я в царствие небесное войду, только сломавши дверь… будьте снисходительны к гордости пролетария, это единственное, что я еще имею.

Раиса. А эти, ваши новые друзья, — вы думаете, они ничего от вас не потребуют за свою любовь! О, еще больше, чем я!

Таежников. Им я отдам себя.

Раиса (страстно). Себя! А разве я ищу другого, а не вас?

Таежников громко смеется.

Раиса (вспыхивая, презрительно). Пребывание в этом… обществе не улучшило ваших манер.

Таежников. Да, и я нахожу этот разговор излишним. Что вы хотите, Раиса… я уже устал от ваших преследований.

Короткое молчание.

Раиса. Преследований… вы так это называете? Хорошо. Что мне нужно? Рискуя снова услышать ваш смех, я все же отвечу: вас. Мне нужно только вас и больше ничего. Грубо, да. Но все прямое кажется грубым, я же смела и горда достаточно, чтобы из всех линий, по которым ползают люди, знать только одну — прямую. О, улыбайтесь… это не смущает меня. Я… люблю вашу улыбку. Я люблю… вас. Вы еще сами не знаете, кто вы — жалкий студентишка, как вы себя назвали. Ваши горящие глаза…

Таежников. Прошу вас не говорить этого!

Раиса (покорно) . Хорошо, я не буду. Но вы ошибаетесь, Мишель, думая, что это я прихожу к вам повелительницей и богачкой, нет, это вы повелитель, это ваши богатства безмерны и бессчетны, а я только нищая у ваших ног! Мне холодно, Мишель, моя душа под вечным снегом, а в вас неугасимый огонь, неистощимое волнение, которое покоряет меня. Ваши чувства и мысли кружатся, как в Мальстреме, и увлекают мое холодное воображение, будят к жизни уснувшие страсти. С вами я почти… гениальна, без вас я холодная, злая и скучная красавица, генеральская дочь!.. Раиса Тугаринова, богатая невеста со скверным характером!

Короткое молчание. Таежников поколеблен.

Таежников (смотря в сторону). Вы знаете… вы знаете, что я получаю только отказы в редакциях? Да, не годится. Замыслы ничего, а так, в исполнении, плохо. Кое-где смеются над… моими произведениями, извиняют молодостью.

Раиса (презрительно). Оставьте их!

Таежников. Но я могу и не… выдержать. (Смотря в сторону.) Мне очень трудно. Болит грудь и… впрочем, не важно.

Раиса. Вы выдержите все, Мишель! Такие не погибают ни от голода, ни от болезней, разве вы сами не чувствуете этого?