Леонид Андреев - Том 6. Проза 1916-1919, пьесы, статьи

Сеня (громким шепотом). Мама, у тебя туз!

Горожанкин (строго) . Этого нельзя говорить вслух, что ты, не знаешь?

Разыгрывают.

Паулина. Опять Елизавет Семеновна все взятки взяль. А я опять ремиз ставиль!

Прелестнов. Запишите ремизик и за мною.

Елизавета Семеновна (взволнованная и покрасневшая) . Мне всегда так везет, даже неловко! Сколько там орехов?

Сеня. Мама всегда втемную и всегда выигрывает! Папочка, играй и ты втемную.

Горожанкин. Не лезь, тебя не спрашивают.

Сеня. Я так сказал.

Горожанкин. А так, так лучше молчи. (Презрительно.) Чепуха какая, эти орехи!

Таня. Отчего же, папа? Всем весело.

Горожанкин (фальшиво улыбаясь). Да я не спорю, а так… играть так играть.

Елизавета Семеновна. Ты лучше яблочка скушай, Тимофей Аристархович, ты их любишь, я как раз по твоему вкусу выбрала: немного с кваском.

Горожанкин. Не люблю я яблоки… ну, давайте. (Ест.) Ничего!

Прелестнов. Пес! С кислинкой-то хорошо для закуски… (Спохватившись.) Вам сколько прикажете карт, Елизавета Семеновна?

Елизавета Семеновна. Четыре.

Паулина. Мне одну, хорошую.

Прелестнов. Не везет мне сегодня… Егор, иди-ка посиди, а я ноги разомну, отсидел. Да и к студенту нашему загляну, что-то он все…

Горожанкин. У них головка болит.

Таня. Да, голова болит… пойдите к нему, капитан, посидите.

Монастырский. Иди, Гаврюша. Ну-с, теперь я с вами расправлюсь, Полина Ивановна. Стучу!!

Играют. Капитан идет к Таежникову и садится возле постели на стул. В течение их дальнейшего разговора со стороны играющих доносятся возгласы: «пасс!», «стучу!» Изредка громкий смех Паулины и Сени.

Прелестнов. Ну, как, брат Миша? Голова болит?

Таежников (не меняя позы). Нет. А ты что же бросил игру?

Прелестнов. Игру? Позволь тебе заметить, юноша, что старого воробья на мякине не проведешь. По-твоему, это игра… в орехи! — а я, извини, называю это идиллией в прозе. Человека, который в одну ночь просаживал по сотне рублей казенных, посадить за этакое упра-жне-ние — это даже оскорбительно. Пастила, яблочки, орехи! Ты любишь идиллии в прозе, Миша?

Таежников. Люблю.

Прелестнов. Извини, Миша, но не верю: мы слишком схожи с тобою характерами, чтобы ты мог преклоняться перед такою… преснятиной. Яблочки! (Наклоняется к студенту и смеется, подмаргивая.) А Тимофей Аристархович-то? Чиновник-то?

Таежников. Ну? Что Тимофей Аристархович?

Прелестнов (надувая щеки). О водочке — ни-ни! А? Чистенький-то какой?

Таежников. Ну?

Прелестнов. А сам так в лес и смотрит, в глазах этакий блуждающий огонек! Принес жалованье домой, а теперь кается, да поздно, брат, — по себе знаю это подлое состояние, испытал!

Таежников. Что же тут смешного?

Прелестнов. Смешно! Кровопиющему тигру — и вдруг яблочка! Пастилы! Орешки!

Таежников. Глупо, капитан.

Прелестнов. Да? Извини, Миша, — глупо, да. Тут идиллия, тут, можно сказать, человеческие сердца отдыхают, а я… Эх, Миша, да разве я сам этому подлецу, этому мерзавцу, этому безнравственнейшему алкоголику не завидую? Завидую. Окружен почтением и лаской, жена то и се, яблочки, наконец — пастила! А моих домашних знаешь? Жену, мамашу и трех своячениц, весь тот мой зловредный гарем? Враги человеку, самые жестокие и даже беспощадные! Я женщин боюсь, Миша. Почему я брожу, как Вечный жид в сочинении господина Евгения Сю? Не осуждать ты должен, Миша, а протянуть руку сострадания и помощи!

Таежников. Да я и не осуждаю.

Прелестнов. И понимаешь: ни копейки! Хранилища пусты, как лопнувшая банкирская контора. Но — бросим эту гнуснейшую прозу, я ведь знаю, что и твои хранилища пусты, иначе — ни сантима? Ну, конечно, разве бывают у благородных людей деньги! Но не беспокойся обо мне, я как-нибудь устроюсь. (Наклоняясь, внушительно.) А скажи, Миша, как это у тебя… вообще, твои идеи, а?

Таежников. Ничего, все так же.

Прелестнов (значительно). Все так же? Да, да, брат, идеи это, брат, не кот наплакал. Ты у нас умница, мы тебя выведем в люди! А этого… сочинения твои?… Не берут?..

Таежников. Не берут.

Прелестнов. Подлецы!

Елизавета Семеновна. Капитан, что же вы скрылись? Без вас дамы скучают, идите, пожалуйста!

Монастырский (басом). Капитан! Прелестнов!

Прелестнов. Сию минуту-с, хочу немного отдохнуть от возбуждения… (Вдумчиво.) Миша, может быть, тебе бумагу переменить надо… не та бумага, а?

Таежников. Ну что ты глупости говоришь!

Прелестнов. Нет, Миша, ты не прав: бумага имеет большое значение, поверь моему опыту. Пишешь ты, скажем, прошение, и одно, брат, дело, когда бумага глянцевая! приятная! внушающая доверие! или… Ну, ну, очень возможно, что я и неправ. Действительно: при чем тут бумага, когда сама душа человеческая!.. Слыхал я от Егора, что ты дошел, в некотором роде, до отчаяния и даже намерен прибегнуть к чернорабочему труду. Неужели это правда, Миша?

Таежников (хмуро). Врет Монастырский.

Прелестнов. Нельзя! Нельзя, Миша! Как можно допустить, чтобы благородный человек и вдруг так унизился. Скажу о себе…

Среди играющих движение и спор.

Горожанкин. Нет, я лучше сюда пересяду. Пусти, Татьяна. Ремиз за ремизом, это ты меня, Семену подводишь.

Сеня (сквозь слезы}. Я только емотрю.

Горожанкин. И смотреть нечего, а надо спать, вот что! Удивляюсь вам, Елизавета Семеновна, что вы до сих пор не кладете мальчишку спать!

Таня. Он никому не мешает, папа.

Елизавета Семеновна. Да, лучше бы ты шея спать, Сеня: воспитанные дети…

Сеня (плача). Я не буду.

Горожанкин. Ну, заревел! Маленький! Плакса!

Паулина. Иди ко мне, Сеничка. Пусть мои карты смотрит, он счастливый.

Елизавета Семеновна. Он еще немного посидит; Тимофей Аристархович. Сиди, Сеня, но только не мешай.

Горожанкин (садясь на новое место). Пусть сидят, мне-то что! Игра… Что ж капитан ваш не идет?..

Монастырский. Не волнуйтесь, Тимофей Аристархович, сейчас пришлю капитана. Сдавайте пока, карты стасованы. (Входит за перегородку и за рукав поднимает капитана со стула.) Иди, Гавриил. Ну?

Прелестнов. Не хочется мне, Егор.

Монастырский. Иди, иди, нечего!

Капитан присоединяется к играющим, его встречают возгласами: «сюда, капитан, сюда!» — «возле меня!» Монастырский закуривает папиросу.