Иван Тургенев - Том 1. Стихотворения, статьи, наброски 1834-1849

Не всем дается в руки, словно клад,
Зарытый хитрой ведьмой. Молчаливо
Она вскочила, через сени в сад
Бежит… в ней сердце бьется торопливо…
Но, как испуганная лань, назад
Приходит любопытно, боязливо,
И слушает, и смотрит, и стрелка
Не видит, — так, на цыпочках, слегка,

Она дошла до комнаты своей…
И с легкой, замирающей улыбкой,
Вся розовая, к скважине дверей
Нагнула стан затянутый и гибкой.
Концы ее рассыпанных кудрей
Колышатся пленительно на зыбкой
Груди… под черной бровью черный глаз
Сверкает ярко, как живой алмаз…

Она глядит — безмолвно ходит он.
Как виден ясно след немой заботы
И грусти на его лице!.. Влюблен
Андрей. На фортепьянах две-три ноты
Небрежно взял он. Слабый, робкий звон
Возник и замер. Вот — ее работы
Рассматривать он начал… Там в угле
Она платок забыла на столе.

И жадно вдруг к нему приник Андрей
Губами — крепко, крепко стиснул руки.
Движенья головы его, плечей
Изобличали силу тайной муки…
Дуняша вся затрепетала… В ней,
Как дружные торжественные звуки
Среди равнин печальных и нагих,
Любовь заговорила в этот миг.

Ей всё понятно стало. Яркий свет
Вдруг озарил ее рассудок. Страстно
Они друг друга любят… в этом нет
Теперь уже сомнений… Как прекрасно
Блаженства ждать и верить с ранних лет
В любовь, и ждать и верить не напрасно,
И тихо, чуть дыша, себе сказать:
Я счастлив — и не знаю, что желать!

Как весело гореть таким огнем!
Но тяжело терять напрасно годы,
Жить завтрашним или вчерашним днем,
И счастья ждать, как узники — свободы…
Упорно, как они, мечтать о нем
И в безответных красотах природы
Искать того, чего в ней нет: другой
Души, любимой, преданной, родной.

В Дуняше кровь вся к сердцу прилила,
Потом к лицу. Так хорошо, так больно
Ей стало вдруг… бедняжка не могла
Вздохнуть, как бы хотелось ей, довольно
Глубоко… кое-как она дошла
До стула… Слезы сладкие невольно,
Внезапно хлынули ручьем из глаз
Ее… Так плачут в жизни только раз!

Она не вспомнила, что никогда
С Андреем ей не жить; что не свободна
Она, что страсти слушаться — беда…
И что такая страсть или бесплодна,
Или преступна… Женщина всегда
В любви так бескорыстно благородна…
И предаются смело, до конца,
Одни простые женские сердца.

Дуняша плакала… Но вот Андрей,
Услышав легкий шум её рыданья,
Дверь отворил и с изумленьем к ней
Приближился… вопросы, восклицанья
Его так нежны были, звук речей
Дышал таким избытком состраданья…
Сквозь слезы, не сказавши ничего,
Дуняша посмотрела на него.

Что́ было в этом взгляде, боже мой!
Глубокая, доверчивая нежность,
Любовь, и благодарность, и покой
Блаженства, преданность и безмятежность,
И кроткий блеск веселости немой,
Усталость и стыдливая небрежность,
И томный жар, пылающий едва…
Досадно — недостаточны слова.

Андрей не понял ровно ничего,
Но чувствовал, что грудь его готова
Внезапно разорваться, — до того
В ней сердце вдруг забилось. Два-три слова
С усильем произнес он… на него
Дуняша робко посмотрела, снова
Задумалась — и вот, не мысля зла,
Ему тихонько руку подала.

Он всё боялся верить… Но потом
Вдруг побледнел… лицо закрыл руками
И тихо наклонился весь в немом
Восторге… Быстро, крупными слезами
Его глаза наполнились… О чем
Он думал… также выразить словами
Нельзя… Нам хорошо, когда в тупик
Приходит описательный язык.

Она молчала… и молчал он сам.
О! то, что в это дивное мгновенье
Их полным, замирающим сердцам
Одну давало жизнь, одно биенье, —
Любовь едва решается речам
Себя доверить… Нужно ль объясненье *
Того, что несомненней и ясней
(Смотри Шекспира) солнечных лучей?

Он руку милую держал в руках
Похолодевших; слабые колени,
Дрожа, под ним сгибались… а в глазах
Полузакрытых пробегали тени.
Он задыхался… Между тем, о страх!
Фаддей (супруг) входил в пустые сени…
Известно вам, читатели-друзья,
Всегда приходят вовремя мужья.

«Я голоден», — сказал он важно, вдруг
Шагнувши в комнату. Дуняша разом
Исчезла; наш Андрей, наш бедный друг
(Коварный друг!) глядел не то Фоблазом * ,
Не то Маниловым; один супруг
Приличье сохранил и даже глазом
Не шевельнул, не возопил «о-го!»
Как муж — он не заметил ничего.

Андрей пробормотал несвязный вздор,
Болезненно зевнул, стал как-то боком,
Затеял было странный разговор
О Турции, гонимой злобным роком * ,
И, наконец, поднявши к небу взор,
Ушел. В недоумении глубоком
Воскликнул муж приятелю вослед:
«Куда же вы? Сейчас готов обед».

Андрею не до кушанья. Домой
Он прибежал и кинулся на шею
Сперва к хозяйке, старой и кривой,
Потом к оторопелому лакею…
Потом к собаке. С радостью большой
Он дал бы руку своему злодею
Теперь… Он был любим! он был любим!
Кто мог, о небеса, сравниться с ним?

Андрей блаженствовал… Но скоро в нем
Другое чувство пробудилось. Странно!
Он поглядел задумчиво кругом…
Ему так грустно стало — несказанно,
Глубоко грустно. Вспомнил он о том,
Что в голове его не раз туманно
Мелькало… но теперь гроза бедой,
Неотразимой, близкой, роковой

Ему представилась. Еще вчера
Не разбирал он собственных желаний.
При ней он был так счастлив… и с утра
Тоской немых, несбыточных мечтаний
Томился… Но теперь — прошла пора
Блаженства безотчетного, страданий
Ребяческих… не возвратится вновь
Прошедшее. Андрей узнал любовь!

И всё предвидел он: позор борьбы,
Позор обмана, дни тревог и скуки,
Упрямство непреклонное судьбы,
И горькие томления разлуки,
И страх, и всё, чем прокляты рабы…
И то, что́ хуже — хуже всякой муки:
Живучесть пошлости. Она сильна;
Ей наша жизнь давно покорена.

Он не шутя любил, недаром… Он,
В наш век софизмов, век самолюбивый,
Прямым и добрым малым был рожден.
Ему дала природа не кичливый,
Но ясный ум; он уважал закон
И собственность чужую… Молчаливый,
Растроганный, он медленно лицо
Склонил и тихо вышел на крыльцо.

На шаткую ступеньку сел Андрей.
Осенний вечер обагрял сияньем
Кресты да стены белые церквей.
Болтливым, свежим, долгим трепетаньем
В саду трепещут кончики ветвей.
Струями разливается с молчаньем
Вечерним — слабый запах. Кроткий свет
Румянит о́блака свинцовый цвет.