Михаил Кураев - Записки беглого кинематографиста

- Un, deux, trois, quatre... - В трубке звучал неуверенный голос человека, не представлявшего себе, до какой цифры надо считать, чтобы убедить непреклонную даму.

- Cing! Six! Sept!.. - перебила Ксения Николаевна. - Знаешь, что я тебе скажу, дор'огой Хикмет, у нас до четыгех любой дур'ак по-фр'анцузски считать умеет. А ты по-английски знаешь?

- Знаю, - сказал знаменитый писатель.

- Гуд бай! Понял? - И трубка полетела на аппарат.

Мы застали Ксению Николаевну в возбужденном, приподнятом и отчасти боевом настроении.

- Звонит какой-то дур'ак, - поспешила поделиться с нами своей победой взволнованная женщина, - называет себя Назымом Хикметом, считая, что я дур'очка...

- Ксюша, а вообще-то Хикмет в Ленинграде, - сказала все знающая про писательский мир Ирина Николаевна, - он вчера прилетел из Дюшамбе, там у него была премьера.

- Пр'ивет! - У Ксении Николаевны округлились глаза. - Он что, мог сам позвонить на студию?

- Мог.

- Какого чегта его к нам пгинесло?! Что ему, дома не сидится? Агрессивный тон, увы, совершенно не соответствовал опрокинутому выражению лица.

- Дома он, Ксюша, как раз и насиделся, - усмехнулся Дима Иванеев, - целых семнадцать лет.

- Если это был он, меня завтр'а пгосто выгонят... Откуда я знала, что это он? Я думала, это Хейли...

- А что ты ему сказала?

- Много сказала! Как р'аз на увольнение по статье, без выходного пособия. Дугаком назвала. Доигр'ались!

Через два дня после личных телефонных переговоров с директором студии Назым Хикмет Ран появился на "Ленфильме".

Легендарный человек был интересен всем, кроме Ксении Николаевны, разумеется.

По ходу беседы с директором элегантный гость как бы между прочим поинтересовался, кто снимет трубку, если позвонить в сценарный отдел.

- Вы будете иметь дело с главным редактором, - не понял вопроса директор.

- Да, но у него есть секретарь?

- Разумеется, старый опытный работник.

- Я хотел бы познакомиться...

Можно ли отказать такому гостю в таком пустяке?

Как только в кабинет директора вошла приглашенная Ксения Николаевна, Назым Хикмет встал, чем вынудил подняться и Илью Николаевича.

Ни Ксюша, ни Хикмет и виду не подали, что имели случай познакомиться.

- Я надеюсь сотрудничать с вашей студией, - сказал турецкий писатель.

- Мы будем очень р'ады, - сказала Ксения Николаевна.

Наверное, именно это и хотел услышать гость, он поблагодарил даму кивком красивой седой головы и улыбнулся одними усами.

Мы с нетерпением и страхом ждали возвращения Ксюши из директорского кабинета.

Мы даже боялись что-нибудь предполагать, и так все было ясно.

- Какой он тугок?! Никакой он не тугок! Ногмальный евр'опеец, - поделилась своим первым впечатлением вернувшаяся в сценарный отдел Ксения Николаевна, пошатнув укоренившийся предрассудок о том, что турки - люди, склонные к крайностям.

"РАДОСТЬ ПОБЕДЫ", ИЛИ ПРИВЕТ СТУКАЧУ!

Почему "Радость победы" в кавычках, победы-то не было, что ли?

Все было, и победа была, а кавычки потому, что это название старинного марша, которому предстоит прозвучать на этих страницах.

А стукач почему без кавычек?

Что есть, то есть. Вернее, что было, то было. А бывшее даже богам не дано, насколько известно, сделать не бывшим.

...Приезжим людям, томившимся в Госкино в Малом Гнездниковском часами в ожидании обсуждений, разрешений, заключений, просмотров привезенных для сдачи картин, поправок, согласований, утверждений и т. д., конечно, запомнились стройные, с приветливыми свеженькими, сосредоточенными лицами первых учеников младшие лейтенанты в фуражках с голубым околышем, постоянно курсировавшие между Комитетом по кинематографии и Комитетом, распространявшим свое благодетельное внимание на все на свете.

Мало ли ходит по Москве новеньких молоденьких младшеньких лейтенантов, но эти запомнились не своими одинаковыми лицами, а своими одинаковыми портфелями. Портфельчики не из дорогих, почти школьные, но сплюснутые, новенькие, как и сами лейтенанты, словно только что вынутые из кипы на складе канцелярских принадлежностей. В таком сплюснутом портфельчике больше одного, двух, ну, самое большее трех листков бумаги, надо думать, никогда не носили - ноша, посильная и городскому голубю, но голубям эту почту не доверяли, не доверяли ее и обыкновенным почтальонам.

В коридорах и переходах хитроумного и многоколенного здания, построенного для своих прихотей нефтедобытчиком Лианозовым и приспособленного для нужд управления советской кинематографией, я не встречал этих ровненьких, как свежеотточенные карандаши, воинов государственной безопасности, они растворялись сразу за проходной в каких-то кабинетах, о существовании которых знали лишь посвященные. Так что наблюдать этих благовидных молодых людей, будто сошедших с витрины Военторга на улице Калинина, можно было лишь как скворцов на подлете к скворечнику и на вылете.

Что они могли носить в своих портфельчиках?

Государственные тайны в Госкино? Смешно.

Военные тайны? Еще смешней.

Тайная слежка за нашим братом кинематографистом?

Народ мы публичный, ни от кого сами не прячемся, да и хлопочем более всего о праве высказаться сполна и открыто, что ж за нами подглядывать?

Всякий раз портфельчик в крепких руках стройного и молодого защитника отечества порождал один и тот же вопрос: кусочек чьей судьбы пронесли мимо тебя?

Не преувеличивая значения своей персоны, я не мог предположить себя в качестве героя переписки между двумя полными самоуважения Государственными комитетами.

Впрочем, взыгравшее однажды воображение заставило сердце споткнуться: а вот сейчас несут листочек с твоей фамилией, именем, отчеством, годом рождения и местом работы...

Даже попытался поймать взгляд стройного лейтенанта.

Он не заметил моих уставившихся на него глаз, даже впромельк, - может быть, их там учат не только подглядывать, но и учат не видеть?..

А теперь к делу.

К своим тридцати шести я уже изрядно боялся радости и еще больше того, что называется счастьем.

Как обходиться со своими чувствами?

Никто не давал нам предварительных уроков, и только непоправимая жизнь строго учила, как должно употреблять свои чувства, чтобы последствия не были разрушительными.

Счастье - это состояние упоительное, но не созидательное, более того, счастливый человек, оказывается, совершенно беззащитен, он неосторожен и беспечен.

Первый раз в жизни я был абсолютно и беспримерно счастлив в 1956 году и тут же получил впечатляющий урок.

26 августа в пятнадцать часов тридцать минут, это время я, естественно, запомнил, позвонил по телефону отец и сказал, что только что был в Театральном институте, куда я держал вступительные экзамены, и с удовольствием увидел нашу фамилию с моим именем и отчеством в списке принятых на обучение. Если учесть, что после специальных экзаменов к общеобразовательным я был допущен лишь в качестве "кандидата", как бы запасного, то можете представить, какова же была моя радость, когда я узнал, что на финише все-таки вырвал какие-то десятые, а может быть, и сотые балла, позволившие вскочить в коротенький список из пятнадцати победителей.