Федор Сологуб - Том 5. Литургия мне

Михаил. Она — прелесть и один восторг! И какая же она буржуазка! Она не похожа на кисейную барышню, и из нее выйдет хорошая пролетарка.

Чернецов. Из чего ты это заключаешь?

Михаил. Да вот, например, она босая все лето ходит.

Чернецов. Ты, Михаил, очень наивен.

Михаил. Она посмотрит, — и все словно радуется. Да нет, вы не можете этого понять.

Чернецов. Где уж нам!

Михаил. Почему же углекислота?

Чернецов. Да уж так написано. Из песни слова не выкинешь.

Михаил. Я ее люблю.

Чернецов. Углекислоту? Напрасно.

Михаил. Я люблю Катю.

Катя возвращается и несет цветы в двух зеленых вазах из обожженной глины.

Чернецова. Откуда у вас эти цветы? У вас таких, кажется, не было.

Катя. Я стащила у Луногорских.

Чернецова. Стащили! Разве это можно?

Катя. Ну, они не рассердятся.

Чернецова. А вы признаете частную собственность на продукты труда?

Катя. Да ведь и вы, Мария Петровна, против частной собственности. Ведь вы — марксистка.

Чернецова. Я отрицаю частную собственность только на орудия производства, а не на продукты труда.

Катя. Все равно.

Чернецова. Далеко не все равно.

Чернецов.

Чернецова. Меня возмущает эта беспринципность.

Катя. Луногорские очень богаты. Что им сколько-нибудь цветочков!

Чернецова. Легкомыслие и полнейшая беспринципность. И зачем вы всегда заставляете Михаила быть с вами?

Катя. Он сам.

Михаил. Я сам.

Чернецова. Видите, как он повторяет ваши слова.

Катя. У него и своих слов много.

Чернецова. Он еще совсем мальчик, и вы напрасно кокетничаете с ним.

Катя (с реверансом) . Я еще тоже девочка. Мне где же еще кокетничать! Я едва умею лепетать.

Чернецова. Вы, Катя, ужасно легкомысленны, и в вашем возрасте это даже странно. Можно не удивляться вашей беспринципности — это не от вас зависит, — но такое легкомыслие!

Катя (делает реверанс и уходит через сад. Проходя за куртинами, говорит, как цыплят скликая) . Принцип, цып, цып, цып!

Михаил. Катя, что ты делаешь?

Катя. Мои принципы зову, — может быть, они найдутся. Цып, цып, цып, принцип! Цып, цып, цып! (Приплясывая и напевая эти слова, убегает в глубину сада.)

Чернецова. Она плохо воспитана.

Михаил. Мама, я с тобою не согласен. Воспитана-то она неплохо, только совсем не по-нашему.

Из дому выходят Рогачевы. Здороваются с Чернецовыми. Слышны обычные фразы приветствий:

— Здравствуйте, Мария Петровна. — …Клавдия Григорьевна. — …Алексей Иваныч. — …Константин Федорович. — Как поживаете? — Как ваше здоровье? — Благодарю вас, ничего. — Отлично, благодарю вас. — Что новенького? — Ну, что у нас может случится нового?

Возвращается и Катя. Улучив минуту, когда старшие, занятые обрядом приветствий, на них не смотрят, Михаил и Катя торопливо целуются. Эти беглые поцелуи особенно заманчивы для них, потому что в них есть элемент опасности. Теперь, когда родители Михаила и Кати сошлись вместе, ясно выступает разница между этими двумя по-разному интеллигентными семьями — семьею помещиков и семьею интеллигентных пролетариев. Все легко и даже легкомысленно у Рогачевых, все тяжеловесно, даже веселость, у Чернецовых.

Рогачева (язвительно) . Покорно вас благодарю, Мария Петровна.

Чернецова. За что же это?

Рогачева. За сынка.

Рогачев. Ваш сынок обнаруживает легкомысленные поступки.

Чернецов. Это прискорбно. А в чем дело?

Рогачев. Да вот, молодой человек просит руки нашей Кати.

Чернецовы и Рогачевы смеются и укоризненно смотрят на Михаила и Катю. Говорят все вместе.

Чернецов. Принципиально я против ранних браков.

Чернецова. Вы меня простите, Клавдия Григорьевна, я вас уважаю, но я думаю, что моему сыну надо искать невесту из пролетарской семьи.

Рогачева. Семья тут ни при чем, Мария Петровна.

Чернецов. Рано, рано, Михаил.

Рогачев. У него ни кола ни двора, — вы меня извините, Алексей Иванович, — а за нею что? Земля заложена и перезаложена.

Рогачева. Нынче уж нет детей. Такой мальчик — и вдруг! Извольте радоваться!

Чернецова. Совсем еще девочка — и вдруг!

Рогачев (примирительно) . Это — детское. Не стоит об этом спорить. Сыграемте лучше в шахматы, Алексей Иванович.

Смеясь и разговаривая все вместе, Рогачевы и Чернецовы уходят в дом. Катя плачет. Михаил что-то шепчет ей.

По дорожкам сада медленно проходит Лилит, девочка лет пятнадцати, высокая и тонкая. Лицо у нее смуглое, худое, некрасивое. Глаза очень большие, черные, с длинными ресницами; брови черные, лежат красивыми дугами. На голове цветы, белые и желтые, полукругом положенные спереди. Пестрая и странная, но очень красивая одежда, короткая, до колен открывающая стройные, босые, загорелые ноги. Движения у Лилит медленные и странные. Она почти никогда не смеется.

Лилит (подходит к террасе, всматривается и говорит без выражения) . Здесь плачут.

Катя. Лилит пришла.

Отирает слезы и сходит в сад. Целуется с Лилит. Они тихо разговаривают.

На террасу выходит Чернецов и говорит Михаилу:

— Нет ли у тебя, Михаил, трех рублей?

Михаил (в замешательстве) . Трех рублей?

Чернецов (смущенно) . Видишь ли, принципиально я, конечно, против того, чтобы брать у тебя деньги, заработанные тобою. Но, видишь ли, вышло так, что мне до зарезу надо где-нибудь достать три рубля. Такой случай. Нет ли у тебя трех рублей?

Так-то вот, и не хочешь, да попросишь.

Михаил (смущенно вынимает кошелек и говорит) . Нет ничего. Вот, пусто.

Чернецов. На нет, конечно, и суда нет. Но только я не понимаю, куда ты тратишь. У тебя вчера еще были деньги.

Михаил. Папа, ты забываешь, что у меня могут быть свои потребности.

Чернецов. Потребности! Довольно странно. Тебе еще рано. И ты бы мог со мною посоветоваться, прежде чем иметь потребности. Если не доверяешь мне как отцу, то посоветовался бы со мною как с врачом.