Николай Некрасов - Том 6. Драматические произведения 1840-1859

…ваши стихотворения печатались в «Пантеоне русского и всех европейских театров»! — В журнале «Пантеон» были напечатаны стихотворные фельетоны «Провинциальный подьячий в Петербурге» (1840, № 2, с. 132; № 3, с. 105–106; № 7, с. 49–50), с подписями: «Феоклист Боб» (№ 2, 3) и «Феоклист Онуфрич Боб» (№ 7) (см.: наст. изд., т. I, с. 282–291, 666).

Дни юности припомнил я теперь… — Куплет воспроизводит в шутливой форме стиль «бытовых» поэм Лермонтова («Тамбовская казначейша», «Сашка») и представляет собою пародию на лирические стихотворения подражателей Лермонтова. Вместе с тем по содержанию — воспоминания о детской игре с кошкой — куплет сходен со стихотворением Г. Гейне «Дитя, мы были дети…» («Mein Kind, wir waren Kinder») из цикла «Опять на родине» («Heimkehr»).

…добродетельная женщина… такой и в Петербурге с газовым фонарем поискать… — Газовое освещение впервые в России было применено в 1835 г. в Петербурге. В начале 1840-х гг. оно воспринималось как петербургская достопримечательность.

Людоедица! ~ Тигрица не отвергает своего тигра… — Этот монолог Боба представляет собою пародию на монолог Карла Моора из трагедии Фр. Шиллера «Разбойники» (д. I, явл. 2) в переводе Н. X. Кетчера и на многочисленные подражания этому монологу в мелодрамах, в частности в пьесах Кукольника.

Роберт-Дьявол — герой одноименной оперы Дж. Мейербера (1831; либретто Э. Скриба и К. Делавиня), демонический персонаж. Некрасов в ряде своих произведений иронически упоминает этого героя (см., например: ПСС, т. XI, с. 9; наст. изд., т. VII).

…ни с того, ни с другого… я ослеплен… — Трагический эпизод ослепления героя является одним из наиболее напряженных моментов «Короля Лира» Шекспира. Стремясь к максимальной экспрессии и к театральным эффектам, авторы мелодрам часто подражали этому эпизоду. Особенным успехом на петербургской сцене пользовалась драма Э. Шейка «Велизарий» в переводе П. Г. Ободовского (1839). Главную роль полководца Велизария, ослепленного по приказу императора, с огромным успехом исполнял В. А. Каратыгин.

Не понимаю, что со мной делается… а что-то кровавое, со Какой ужасный состав влил он в несчастную жену мою… — Изображение кровавых событий и коварства злодеев-отравителей составляло общее место позднеромантических произведений французской беллетристики (так называемой «неистовой» словесности). Рецензируя повесть С. Феликса «Герцогиня Ловгвиль» и положительно оценивая сдержанность тона этого переведенного в 1840 г. произведения, Белинский замечал: «Правда, в конце сказки не обошлось без яда, но уж без этого не обойдется ни одно произведение новейшей французской литературы» (Белинский, т. IV, с. 127).

В. А. Каратыгин — первый трагик петербургской сцены — переводил и широко вводил в свой репертуар французские романтические драмы, особенно Дюма. Изменяя названия драм, иногда разделяя их на части и давая названия этим частям, он подчеркивал их эффектные мелодраматические эпизоды (см.: Заборов П. Р. Французская романтическая драма в России 1820-1830-х годов. — В кн.: Эпоха романтизма. Л., 1975, с. 134).

В драмах В. Гюго — «Анджело», переведенной М. В. Самойловой в 1835 г. и шедшей на петербургской сцене под названием «Венецианская актриса», а также «Лукреция Борджа», не шедшей, но возбудившей целую полемику в русских журналах (там же, с. 141), — эпизоды отравления ядами разного рода занимают большое место.

Понятен мне ты, бешеный Венецианский мавр! — Речь идет о главном герое трагедии Шекспира «Отелло».

Слуга (с таинственным видом со они хотят привязать меня к лошадиному хвосту… — Все явл. 16 представляет собою пародию на соответствующие эпизоды романтической драмы. Аналогичные сцены можно найти у Гюго, Дюма и в ложновеличавых драмах Кукольника на исторические сюжеты. Герой Некрасова осмысляет ситуацию, в которой оказался, в соответствии с привычными штампами романтических пьес; таким образом, Некрасов диет ощутить сходство трагических ситуаций мелодрамы и конических трюков, водевили.

Я всех вас разобью на тысячу пусков! — пародийное восклицание. В драматической фантазии Н. В. Кукольника «Доменикино в Неаполе» Ланфранко разбивает молотком фрески Доменикино Зампиери и кричит художнику, защищающему свое творение: «Прочь, молотком я и тебя разрушу» (Кукольник Н. Соч., т. V. СПб., 1852, с. 251).

…(взбесившись, бьет кулаком по столу). — В критическом обзоре «Русские театры» (за 1841 г.), напечатанном в «Литературной газете» и перепечатанном в «Текущем репертуаре русской едены» (1841, № 6; ценз. разр.- 25 февр. 1812 г.), Ф. А. Кони писал, что без кулака, «видно, нет житья нашим драмам, операм и водевилям» (ТР, с. 102), в далее, разбирая пьесу Ф. В. Булгарина «Шкуна Нюкарлеби», прослеживал историю изображения кулака как средства разрешения спора в произведениях Загоскина, Кукольника н Булгарина (ТР, с. 107).

Пролейте благородную кровь Боба ~ как буду отмщен! (XI теперь вы в западне. — Мотив мести и ловко подстроенной мстителем западни — излюбленный мотив романтической драмы (см., например, «Антони» А. Дюма, «Апджело» и «Лукреция Борджа» В. Гюго). Распространена в романтических драмах и ситуация демонстративного самопожертвования героя, его готовности без сопротивления отдаться в руки врагов и умереть, ради того чтобы публично выразить свое презрение к насилию и пороку (Дидье в драме Гюго «Марион Делорм») или утвердить правоту какого-либо принципа (в пьесах Кукольника — принципа величия русского монархического государства, — см., например, окончание драмы «Князь Даниил Дмитриевич Холмский», 1840). Высмеивая этот прием ложновеличавой драмы, Тургенев писал позже, что герой пьесы Кукольника «Генерал-поручик Паткуль», «вероятно из дилетантизма, отправляется в тюрьму» (Тургенев, Соч., т. I, с. 289).

Актер *

Печатается по тексту первой публикации, со следующими исправлениями но А и ЦР: с. 120, строка 13: «Лидия» вместо «Лилия» (по А, ЦР); с. 127, строки 19–28; «Нам и Аллах деньга любить не запрещает ~ Но любим мы одних свиней!» вместо «всё хорошее любыть можно… Мы такие же люди, судар…» (по А, ЦР); с. 130, строка 7: «шутыл» вместо «шутём» (по А); с. 130, строка 9: «Шутил!» вместо «Шутём!» (по А); с. 131, строка 20: «Сорок пять» вместо «Семьдесят пять» (но А, ЦР); с. 135, строка 11: «народец» вместо «молодец» (по А).

Впервые опубликовано: ТР, 1841, № 8, с. 103–115, с подзаголовком: «Шутка-водевиль в одном действии. Соч. Н. А. Перепельского».

В собрание сочинений впервые включено: Собр. соч. 1930, т. III.

Известен автограф (А) и цензурованная рукопись (ЦР) пьесы — ЛГТБ, I, V, 4, 39, № 3497; I, II, 3, 49, № 1229.

Некрасов начал работу над водевилем «Актер» в апреле 1841 г., до того как был поставлен «Феоклист Онуфрич Боб». Первоначально пьеса называлась «Петербургский актер». В «Текущем репертуаре» сообщалось: «Автор водевиля „Шила в мешке не утаишь…“ написал новый водевиль в одном акте под заглавием „Петербургский актер“» (ТР, 1841, № 4, отд. «Летопись русского театра», с. 30). Замысел этого произведения связан с «Утром в редакции» и написанным позже «Петербургским ростовщиком». Всем этим водевилям Некрасов стремился придать нравоописательный характер, изобразив в них в юмористическом ключе характерные черты петербургского быта. Описание Петербурга посетившим его провинциалом составляет значительный эпизод в водевиле «Феоклист Онуфрич Боб». При этом рассказ Боба, содержащий юмористическое изображение некоторых сторон столичной жизни, служит в то ж о время средством характеристики самого героя.