Андрей Белый - Том 3. Московский чудак. Москва под ударом

— Знаешь ли, Вассочка, — там Исси-Нисси стоит — дело ясное: из Нагасаки. Так нам бы ты чаю — ну, там… В корне взять — знаменитость!

Любил, побратавшись с учеными Запада, он прихвастнуть русской статью:

— Вы — да… Мы — у нас: в корне взять, — русаки!..

Приглашал отобедывать их он русацкими блюдами: квасом, ботвиньями и поросятами с кашей; когда-то дружил он с Леже, как потом приударил за Полем Буайе, в его бытность в Москве. И теперь предстояло все это: братанье, турнир математики и, наконец, громкий спор: о Японии и о России:

— Вы — да: вы — япошки… Мы, чорт побери, — русаки! Предстояло: нагрев тумаками японца, торжественно мир заключить:

— Впрочем, светоч науки — один, так сказать! Ветерок потянул из открывшейся фортки; и слышался тонкий щеглячий напев.

— Азиатский ученый!

Прищелились в двери: Надюша и Дарьюшка.

— Вот он…

— Японец.

— Сюсюка, картава…

— Лядащий какой.

— Недоросток.

Японец с лицом цвета мебельной ручки (олифой про-шлися) сидел, наготове вскочить; и вскочивши, — пасть ниц, точно в идольском капище — перед литым изваянием Будды; профессор же носом развешивал мненья, щекою гасился, клочил волосы, из них строя ерши; и, бросаясь от шкапчика к полке, выщипывал он за брошюркой брошюрку: «О наибольшем делителе», «Об инварьянтах», О символе «е» в «I» и в «фи».

Подносил Исси-Нисси:

— Вот-с; я написал…

— Вот-с…

— И вот-с, вот-с…

Японец привскакивал: благодарил:

— Я ус это цитал…

А профессор, довольный, охлопывал вздошье свое:

— Есть у вас аритмологи?

— Есть!

Нисси спрашивал тоже:

— А есть ли тлуды по истолики мацемацицески знани?

— А как же, — Бобынин почтеннейший труд написал! И блаженствовал носом с японцем: вот, чорт побери, -

не японец, а — клад; безоглядно летели в страну математики: мохрый профессор с безмохрым японцем:

— Да, да-с, — математика, в корне взять, вся есть наука о функциях, но, что бы там ни сказали, — прерывных: пре-рывных-с! А… а…, сударь мой, непрерывные, то есть такие, в которых прерыв совершается в равные, так сказать, чорт дери, промежутки — прерывны: прерывны-с! Они — частный случай…

— Как фи плоплосали в блосюле о метод… Профессор подумал:

— И это он знает: и вовсе пустяк, что словами ошибся. «Япошку» смеясь трепанул по плечу:

— Вы хотели сказать «написали», «площадь» — «фелер махен».

Япошка, конфузясь, краснел:

— Ничего-с, ничего-с…

Подбодривши надглядом, приподнял, стал взбочь и подвел его к полочкам:

— Есть у меня тут… — совсем мимоходом расшлепнул брошюрочкой он паучишку (таскались к нему из угла)… — Вот вам Поссе…

Японец разглядывал Поссе.

— А вот вам Лагранж…

— Вот Коши [86] Коши Огюстен Луи (1789–1857) — французский математик, создатель теории функций комплексного переменного. , Митах-Лефлер, — расфыркался в пыльниках, — Клейн.

И японец уже веселился глазами над Клейном: сиси да сиси:

— Дело ясное, — да-с — он добряш: зуб со свистом… И нате, наткнулись на спорный вопрос! Вейерштрасса профессор назвал декадентом; японец -

уперся: он чтил Вейерштрасса; профессор поднялся нагрубнувшим носом, с тяжелым раздолбом пройдясь; он — сердился; он — фыркался; не понимает японец:

— Вы, батюшка, порете чушь: эти, как их, — модели пяти измерений; они шарлатанство-с! Еще с Ковалевскою, Софьей Васильевной, мы: вы — туда же-с…

То было назад — сорок лет: Исси-Нисси в то время еще голоногим мальчоночком ползал вокруг Фузи-Ямы: что, право!..

Японец, продряхнув веками, — Кащеем сидел: и молчал.

Василиса Сергевна вошла — оторвать друг от друга:

— Пожалуйте: чай пить.

— Пожалуйте, милости просим, — опять суетился профессор, забыв Вейерштрасса. — А после мы, батюшка, с вами посмотрим Москву; да, — я вас поведу; для нас, русских, Москва, — так сказать…

Тут — представьте — японец не вспыхнул от радости: он — потемнел; он, признаться, едва лишь ввалился в Москву, предварительно ровно четырнадцать суток промчавшись в экспрессе, едва он стоял на ногах; а тут — с места в карьер!

А профессор с пропиркой тащил его к чаю; ведь случай — единственный; поговорить-то ведь не с кем; из всех математиков, разве десяток, рассеянный в мире, мог быть ему в уровень, Нисси — включался в десяток; и — вот он; профессор же был говорун.

Пролетели в столовую — лбами в косяк: бум, бух, бряк!

Карандашик упал.

Друг пред другом стремительно снизились на подкаракушки, чуть не ударившись: лбами о лбы; и сидели, ловя карандашик: профессор — орлом; Исси-Нисси — корякой такой сухоякой (дощечкою задница); он и схватил: будто это был нежный цветок, подносимый стыдливой невесте, стыдливо поднес карандашик профессору:

— Не ожидал-с! Не японец, а — мед!

Исси-Нисси уселся за стол: с дикой скромностью; он приналадился к слову и с завизгом им говорил про Японию; в звуке словесном был прогнус; сидел, наготове вскочить перед каждым, а был знаменитым: гремел на весь мир.

— Вы скажите нам — что, как: какие там люди?

— Жапаны.

— Какие там моды?

— С Амелики.

— Что вы!

— И с Лондон…

— Какие дома?

— В Жапан… — длил он словами, ища выраженья. И — прытко запрыгал словами, найдя выраженье:

— Нелься констлуил, как в Москва…

— Констлуил — что такое?

— Да строить, маман, — конструир: совершенно же ясно.

— Ну да — почему же? Искал выраженья:

— Там элда: тлясётся.

— Что?

— Элда: на цто все стояйт, — сказал с задержью, свесив беспомощно руки (на сгибени пальцев — предлинные, желтые, свежепромытые ногти, не наши, а — дальневосточные).

— Что эта «элда»? — мизюрилась Наденька, щелкая праздно фисташками. — А, да — поняла: «элда» значит — земля: это он о земле…

Азиат!

— Да, вы — бедный народ!

— Ну-с, — поднялся профессор, — сидите, а я пойду, в корне взять, перед прогулкой соснуть — минут на десять… Нет-с, вы сидите, — почти что прикрикнул на Нисси, увидев, что тот поднялся. — Я вас, батюшка, не отпущу: покажу вам Москву-с…

Бедный: эти последние дни так замучили мысли, что он за японца схватился, чтоб с ним подрассеяться; он — заслуженный профессор, «пшеспольный» там член, академик, почетный член общества, прочая, прочая, прочая, — он был подпуган; гремел на весь мир, а боялся — Мандро.

Где закон, охраняющий ценную жизнь замечательной этой машинки природы? И есть ли закон, если жизнь этой личности определяется сетью ничтожных по ценности, страшных по цели интриг: ведь Ивана Иваныча, как национальную, даже как сверхнациональную ценность должны б заключить в семибашенный замок из кости слоновой, таскать на слонах, окружив самураями: математический богдыхан, далай-лама, микадо!

Так думаем вовсе не мы, — Исси-Нисси…