Андрей Белый - Том 3. Московский чудак. Москва под ударом

— Про нос вы оставьте, пожалуйста: зря… Оно — верно: со свищиком ходите.

Дует на блюдце.

— Кого чорт рогами под бок, — чашку донышком вверх, — не пырял?

И на блюдце поставит.

— А нос, — ну, конечно: пером его тронешь, — щекотно: а вы, можно прямо заметить, бабацали носом по жизни; и вы же остались без носа…

Юродит словами с болезненным, строгим лицом:

— А вы так не горюйте: кто — ходит без носа, кому — послан горбик.

Задумается:

— Еще хуже пред райскою дверью при носе остаться! Моргнет:

— Коль душа уцелела, так нос еще вырастет, может, с аршин у нее: во какой!

Он покажет рукой.

— Вы без носа, а «о н»? — без души.

— Это кто же за «он»? — беспокоится Грибиков.

— Он потащил вас на дело — срамное, кровавое; руки в крови у «него»: вы ж болезнью своей мыли кровь… Даже, можно заметить, — душа у вас есть… Кто же с прибылью?

Дернет рукою шпинечек бородавки:

— Я так полагаю, что — вы!

— Не пойму я, — о чем они это, — понюхает Грибиков. Пахнет придухою, кашей, портным.

— Что ж, — без носа… Носами не всем щеголять: — неприятно и сухо дрежжит Вишняков, — щегольство одолело: а вошка — рвет рот свой, до правого уха — заела!

Не выдержит Грибиков: сунется:

— Ты — поучись у него: это — правильно. Схватится он за подштанники:

— Вошка — заела: за-ее-ла! Грозит двумя пальцами.

Веяло летними цветнями: дул тепелок: блекотала листва; завихорились пыли и прахи; подбросились ветки, подбросились листья; над ними вдали — солносядь; накитаяло Небо: кенаровым цветом и тихостью синей; означились грусти; пробрызгались травы слезистым бериллом; жара оседала мутнеющим сгаром; пожухли окрестности: стены и крыши.

В открытом окошечке из самоварной трубы вылетали в нахмур красноглазые искры.

Окно распахнулося; в вечер уставились две головы: одна — черной наклейкой дыры носовой, а другая — шпинечком бородки: она показала до правого уха разорванный рот: и — дрежжала под облако:

Карлик «Яша» подтягивал:

Голосами слилися: под облаком:

— Негодяи!

— Поют…

— Этот Яшка, — со сватом…

— К княжне, стал быть, сватают.

— Тоже, — нашла…

— Женишишечка!

И окошечко захлопнулось: медистым вечером; звездочка, ясочка, теплилась, точно в зыбели младенец; подпахивал ямник.

Когда уже смерклось, из желтого домика вышел портной Вишняков: — и пополз в переулок; казалось, — ползет по земле: а живот провисал между ног: и под небо взлетела ужасная задница.

Голову гордо закинув, пошел вдоль заборов.

Увидевши это явленье природы-насмешницы, можно бы было, пожалуй, упасть на карачки с тоски за судьбу человека: но, поговорив с получасик с «явленьем» — отнюдь не кунсткамеры, — и веселей, и бодрее глядели на жизнь, потому что с достоинством, с грацией даже портной Вишняков через жизнь проносил подпрыг зада.

Сперва — ужасались.

Потом — удивлялись.

Уже лиловатого вечера грусть означалась над крышами зеленорогой луной — со звездой впереди, с ослепительным, с белым Юпитером; дом черноокими окнами молча вгляделся во все, заливаясь слезами оконного отблеска; загрозорело: деревья, дичая нашоптом, бессмыслились; пагубо-родное что-то закрыло луну черно-желто-зеленою лапою; вспыхом шатнуло деревья; и тьма зашаталася: падая, выбросились за фасадом фасад, треснув черными окнами, черным подъездом, подъездным уродом, с пропученным зонтиком. И поднеслась на мгновение белая плоскость стены с четко черченым черным изломом под небо взлетевшего зада: судьба человека, которого мучила жизнь.

Таки и «я»: выпирается под небо: под небом каменный ком, завалившись, ему угрожает упадом

Надвинулась туча; под ней все смирнело; казалося, что красножалая молнья прожалит —

— вот, вот —

— все — …

И раздается громовое:

— «Tap —

— тар —

— ррыы!»

Парило.

Все-то профессор вертелся во сне, бормотуша:

— Анализ Проверченки на основании тщательного звукового состава… дает.

Завертелся:

— Проверченко — множество смыслов: он — метаморфоза их всех.

Привскочил:

— Да-с!

— Нет форм!

— Только — формы движения!.. Вновь завалился:

— Сегодня — коробка, а завтра, — а завтра, — вскосматился он, — «каппа» какая-нибудь!

Эта чушь донимала: вертелся с таким впечатленьем, что все — переверчено, изверчено: странно винтило в спине: он увидел: подушка — проверчена.

Верченко!

— Вертится: верно — кубарь.

Не кубарь!

— Дырку вертит он: шило!

Не шило!

— С Верчонком своим.

— Не «Верчонок», а — «Софочка»: правду открыла:

— Счета проверяет.

— Бухгалтер!

Бухгалтер, Пров Ерченко, — не пожелал проверять: непроверченко. «П» же «Роверчен и К o» Поль Роверчен — на острове Капри имел свою виллу; владения «К o» оказались — заборами вблизи Баку; был на них — черной краскою выведен вскрик:

— Проверьянц.

За заборами ж — только пески.

Проверьянц — забурил: фонтан нефти поднялся под небо:

— Проверченко — нефть: дело ясное! Встал Гераклит: поучал:

— Так текучая жидкость, ища себе выхода, одолевает все косности твердого тела: и так: рациональные ясности форм распадаются в пламенных верчах текущего: метаморфоза Проверченки — шило, бухгалтер, кубарь и Верчонкин приятель — есть знак, что Коробкин отправится в Каппадокию.

Профессор, жестоко смеясь, попытался смутить Гераклита:

— Вы что же-с, — гидролог?

И — знал он прекраснейше: во времена Гераклитовы гидрологический — да-с — институт еще не был открыт; Гераклит не смутился: ни капельки!

— При изучении жидкого или же газообразного тела должны мы воспользоваться (вы читали Эйнштейна?) — системой текучих осей; вся система вселенной Ньютона разложена в параллелограммы, сведенные к непеременным осям, объясняющим нам неподвижную форму; Проверченко в ней проверяет коробки; коробки завертятся — в «каппе»: ступайте-ка — в Каппадокию вы!

«Каппа» — Коробкин.

С открытием этим проснулся: открытие — чушь! Заморел от жары он сегодня за чтением «Математик амюзабль».