Павел Лемберский - Операция Бассейн с подогревом

Лея и Джозеф тоже вскоре исчезли с нашего горизонта - жили они большую часть года во Флориде, в Нью-Йорк наведывались только на праздники повидаться с детьми. Последние о нашем существовании, по-моему, даже не догадывались. Что касается племянника Леи, чей бассейн с подогревом в свое время так поразил дедушкино (да и наше тоже) воображение, то никто об этом племяннике и не вспоминал. Выдумал ли его дедушка для пущей выпуклости своих американских впечатлений, или же племянник с бассейном существовали на самом деле - сказать не решаюсь.

Короче, пока результаты операции "БСП" оставляли желать лучшего. Мама, например, поговаривала, что если бы ей сегодня дали возможность осуществить контроперацию "Ошибочка вышла", с возможным возвращением на исходные позиции - она, не задумываясь, согласилась бы. И все же она исправно посещала свои курсы и даже стал активно рассылать резюме по косметическим салонам большого Нью-Йорка. Папа, похоже, застрял в своем лифте всерьез и надолго. Мне пришлось к середине семестра бросить Возрождение и иврит, чтобы кое-как вытянуть итальянский и все остальное. Ночами я предавался страсти со своей Нэнси, но меня ни на минуту не оставляли подозрения, что мысленно она была от меня далеко, и может быть, даже с кем-то другим. И только дедушка Эмма и Дора Мироновна, казалось, были всем довольны. Во всяком случае, через месяц после того, как на дедушкино имя пришли, наконец, препараты, заказанные мной по объявлению в журнале, они с супругой практически перестали выходить из спальни, которую дедушка почему-то стал именовать полигоном, а на ярко накрашенных губах Доры Мироновны все чаще появлялась блаженная улыбка, и во взгляде ее я читал благодарность.

Письмо пятое

Дорогой Севка!

Ну спасибо за весточку. Не забыл, значит, кореша. Интересно было узнать о Носочкине. Только объясни мне следующий момент: вот ты пишешь Дууусь. А кто это? Реальное ли лицо? Или ирреальное? У меня вот, к примеру, подружка Нэнси есть. Так вот ее у меня нет.

А пригрезилось мне следующее:

Отгрохали в центре города небоскреб в пять этажей, не меньше. Каждый этаж - километр. Первые три этажа отдали под магазины женского белья. Я там с папой ищу сестре (?) лифчик, папа один знает ее размер. На глаз: ее грудь = папин кулак. Причем, во сне папа - вратарь сборной страны по хоккею. Я, иногда, для форсу, надеваю в колледж его маску. Папы уже нет, а я с лифчиком в маске в сабвее, рядом девушка в сапогах. Прижимается боком и что-то шепчет всем телом, я ей поддакиваю между ногами, но как-то невнятно. Она сходит на Лексингтон, неандерталочка в свитере цвета Средиземноморья. Папа скрипит мелом по доске, режет слух это очень. На доске плохие мысли, он их пишет и перечеркивает, пишет и перечеркивает, и бубнит: "Смотри, полоснешь себя оставлю на второй сезон".

Как забыть ее: в глазах - подойди, на устах - тоже, под юбкой - холод?

Еще месяц без любви - и первенство за мной.

Остаюсь всегда,

твой Виктор.

15. ХЛЕБ МОЙ НАСУЩНЫЙ

Между прочим, в наше повествование время от времени должна была, отчаянно работая локтями, встревать суетливая пожилая соседка с альбомом фотографий наперевес и, шаркая шлепанцами по немытому полу темного коридора коммуналки, всем, в том числе читателю, докучать бесконечными воспоминаниями о прошлых днях. А воспоминания ее - ни много, ни мало - краткая история оставленной мной страны. "Вот это мой старший брат перед войной, а это Андрюша в эвакуации, а вот сестра только-только из лагеря". Но непонятно по какой причине старушка куда-то запропастилась и, по всей видимости, здесь не появится.

И еще одной старушке, увы, так и не светит появиться на этих страницах - старушке из заготовленного мною забавного эпизода, в котором я выгуливаю своего добермана рано поутру перед занятиями, и доберман уже присаживается на тротуар у входа в кафе и готовится приступить к своему ежеутреннему туалету, но жующая булочку пожилая дама с книжкой "11 миллионов женщин не лгут", грозит мне кулаком из окна, и стучит узловатым пальцем по стеклу, и жестами требует, чтобы я немедленно убрал собаку с ее глаз долой уж очень это неаппетитное зрелище. Но только как ее уберешь - она уже вовсю справляет нужду, тем более, что с ней иной раз целых полчаса нужно ходить вокруг дома, прежде чем она соизволит облегчиться. А самое забавное здесь то, что я объясняю это при помощи пантомимы, и жестами советую старушке отвернуться и не смотреть в окно или углубиться в свою книжку, если зрелище ей так неприятно, ведь это, в конце концов, свободная страна, тем более, что подберу я за своей собакой, можете на этот счет не беспокоиться... Но нет у меня никакого добермана, я только через лет восемь заведу щенка, и то не добермана, а непонятно кого, а даже если б и был у меня доберман, то им я, скорее всего, не занимался бы - забот у меня и без собаки хватало. Так что, не будем об этом, не было этого всего.

Давайте лучше о том что было. Скажем о том, как я зарабатывал на жизнь первые пару лет на Западе, разве это так уж второстепенно? В самом начале, какое-то время я работал в страховой компании, где вкладывал страховые полисы и анкеты в конверты, адресованные клиентам, но делал это недостаточно быстро и на работе долго не продержался. Еще я разносил почту по офисам Манхеттена, и успел неплохо узнать деловую часть города, но конкурировать с велосипедистами-разносчиками мне было все же нелегко, а денег на велосипед, даже подержанный, скопить никак не удавалось. А еще к концу первого семестра, подтянув язык, я стал подрабатывать, сдавая экзамены английского вместо врачей-эмигрантов, и брать с них по пятьдесят долларов за экзамен, о чем впоследствии сожалел - принимая во внимание их будущие заработки, я мог сдирать с них значительно больше. А еще, два раза в году, во время выпускных экзаменов в колледже, я за деньги предоставлял свою ротовую полость студентам зубоврачебного отделения и, таким образом, убивал сразу двух зайцев: получал бесплатные пломбы - раз, и зашибал неслабую деньгу семьдесят пять долларов за экзамен - два. Конечно, в этом деле я шел на известный риск - не исключена была опасность нарваться на двоечника, и потом всю оставшуюся жизнь собственными зубами расплачиваться за легкомысленное желание заработать, - и сомнения эти, особенно в ночь перед экзаменом, лишали меня покоя и сна. И тем не менее всякий раз я утешал себя мыслью о том, что экзамен как-никак выпускной, и если будущий дантист дотянул до последнего года обучения, то чему-то за годы занятий он все-таки научился. Разумеется, сидеть в зубоврачебном кресле по семь часов с открытым ртом удовольствие маленькое, но семьдесят пять долларов того стоили - папа в своем лифте зарабатывал столько за два с половиной дня работы. На экзаменах на меня одевали резиновую маску - личность пациента должна была быть скрыта от экзаменаторов, впрочем, как и личность выпускника, фигурирующего не под своей фамилией, а под определенным номером - и все это делалось для того, чтобы избежать подсуживания со стороны экзаменаторов. Представляете: белые халаты, нестройный хор бормашин, черные маски, серебряные инструменты, розовые пасти, институционализованный садизм, паранойя, кайф, чуваки!