Виктор Лихачев - Кто услышит коноплянку

- Катерина! - громко позвала Надежда. - Катерина, где тебя носит? На ее зов прибежала белобрысая загорелая девчушка лет девяти. Судя по всему, дочка Надежды.

- Молись, - приказала ей мать. Приказала вроде бы строго, но было видно, что этот тон идет скорее от желания как-то приструнить Катерину, вертевшуюся как волчок. Да и любви в этих словах было больше, чем строгости.

- Мам, я с дядей Иовом к коровам пойду? Лады?

- Пойдешь, - сдерживая улыбку, сказала мать. - А сейчас помолись. Девочка замерла у дверей погребка, закрыв глаза и что-то шепча губами. Надежда еще раз вставила ключ в замок - он открылся. Заметив нескрываемое удивление Киреева, женщина, дождавшись, когда Катерина умчалась, пояснила:

- Отец Илларион говорит, что детская молитва - самая чистая и не зря ведь Господь сказал: "Будьте, как дети". Когда у кого-то что-то не ладится, все зовут мою дочь. Она, конечно, шалунья порядочная, но свято верит, что Господь любую молитву исполнит.

- Любую?

- Конечно. Надо только веру иметь, хотя бы с горчичное зерно. Вот у Катерины моей такая вера есть

- это не я, как отец Илларион сказал.

Квас оказался холодным и очень вкусным. Киреев сделал глоток, второй... От страшной боли его буквально скрючило.

- Вам плохо? - испугалась Надежда.

- Не беспо... не беспо... койтесь, - с трудом выдохнул Михаил. - Хронический гастрит... не ел весь день... бывает. - Он постарался выпрямиться. Боль стала чуть тише.

- Я же не знала... Квас-то на хрене, по старинному монастырскому рецепту.

- Ядреный квасок, однако.

- Еще бы! Жаль, нет Елены Петровны. Она врачом работает. Да здесь и без врача ясно: с гастритом разве можно весь день ничего не есть?

- Ничего, ничего. Пойду прилягу.

- Вас проводить? - И Надежда, не слушая возражений Киреева, позвала на помощь. Из двери братского корпуса показался тот самый семинарист, о котором говорил отец Варлаам. Михаил сначала хотел отвергнуть предложенную помощь, но боль была все еще сильной, да и комнату, где его поселили, он мог не найти. И еще Киреев подумал, медленно поднимаясь по высоким ступеням братского корпуса: "А ведь это хороший знак, если разобраться: будущий настоятель меня до места ночлега провожает". В том, что этот семинарист когда-то станет настоятелем СвятоНиколаевского монастыря города Древлянска, Киреев не сомневался: отцу Иллариону он уже сейчас, до разговора со старцем, верил больше, чем себе.

Глава тридцать девятая

"Работайте Господеви в веселии, внидите пред Ним в радости" - сквозь дрему услышал Киреев. Только-только успокоилась боль, и он наконец-то уснул, а его соседи, в основном послушники, поднимались на работу. Старик Пахомыч, чья кровать стояла рядом, молился перед старенькой картонной иконкой Спасителя, стоящей на подоконнике. Это его голос слышал Киреев. Удивительно, но старик, внешне похожий на крестьянина прошлого века, без молитвослова произносил наизусть слова псалма: "Уведите, яко Господь той есть Бог наш: Той сотвори нас, а не мы, мы же людие Его и овцы пажити Его". Кажется, девяносто девятый псалом, подумал изумленный Киреев. Но изумлялся он недолго: глаза слипались сами собой. Посплю еще немного, решил Михаил, и проснулся, когда солнце уже высоко поднялось над крышами Древлянска. В комнате никого не было. Михаил вскочил, как ошпаренный. И кто это сказал, что утро вечера мудренее? Вчерашнее спокойствие в душе, радость от предстоящей встречи, предстоящего разговора с отцом Илларионом сменились беспокойством и неуверенностью. Служба заканчивается, хорош же он будет, когда заявится в храм к самому концу литургии! И все-таки это была отговорка. Какая-то неясная сила гнала Киреева из монастыря. "А если старец спросит: ты хоть раз в жизни исповедовался? Что я скажу ему: нет и не собираюсь пока? А о чем мне спрашивать старца? Спрошу, как мне успокоить совесть? Сколько осталось жить? Или попросить его дать богословское определение искушению?" Михаил оделся, взял рюкзак и, стараясь остаться незамеченным, покинул братский корпус. Со стороны это напоминало бегство. Но видеть Киреева, с малодушной поспешностью покидающего монастырь, могла только рыжая дворняга, в одиночестве слонявшаяся по пустынному двору. Что за сила гнала Киреева из монастыря - этого он не мог объяснить, да и не искал Михаил в этот момент никаких объяснений. Зато чувство собственной ничтожности перед людьми, живущими здесь, перед силой их веры, чувство, появившееся совершенно внезапно, захватило Киреева целиком. Он подошел к воротам монастыря, последний раз обернулся назад... "Господи, как легко поучать других! Помнишь, как ты говорил Марфе: самый большой грех - отчаяние. И куда ты пойдешь сейчас, с унынием на сердце и отчаянием в душе? Учитель мудрости, ядрена вошь!" Киреев резким движением снял рюкзак, положил его здесь же и пошел к храму. В конце концов, неужели у него не хватит мужества и силы воли приложиться к той иконе, о которой рассказывал вчера отец Варлаам, попрощаться со старцем и братией, сказать им спасибо за приют. Но чем ближе подходил Михаил к дверям храма, тем меньше походил он на волевого человека. Все та же неведомая сила тянула его назад. Но Киреев все-таки вошел внутрь храма, пусть робко, стараясь не привлекать к себе внимания, но вошел.

Поразительно, подумал Михаил, окинув взглядом храм, верующих перед алтарем на этот раз не было. Если вчера стояли человек пять-семь, сегодня - никого! Но литургия, тем не менее, шла своим привычным чередом, подходя к концу. На клиросе - три монаха, среди которых Киреев заметил и отца Варлаама. Вел службу отец Гавриил. Михаил перекрестился и пошел в центр храма: деваться ему было некуда, все равно он один перед алтарем. Впрочем, Киреев ошибался. У дальней стены на маленьком табурете сидел отец Илларион. В руках четки, лицо опущено вниз, будто старец дремал. В отдельных местах службы он поднимался с табурета, потом опять садился. Вот уже хор запел "Отче наш...". Михаил знал, что обычно эту молитву поет весь народ, присутствующий на службе. И потихоньку вслед за монахами на клиросе тоже запел: "...да святится имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя". Куда-то исчезла робость, и та сила, что вела его прочь, словно отступила, затаясь... Молитва закончилась. Положив перед Святым Престолом земной поклон, отец Гавриил обратился лицом к народу, то есть в данном случае к нему, Кирееву, благословил Михаила, произнеся: "Мир всем". Хор ответил: "И духови твоему". При этих словах Киреев поклонился отцу Гавриилу. Сейчас перед ним был не вчерашний эмоциональный и, как показалось Михаилу, несколько легкомысленный человек, а священник, внутри которого будто кто-то зажег светильник. Киреев почувствовал трепет, исходивший от иеромонаха, и трепет этот словно передался ему. Он даже забыл посмотреть на знаменитое пятно на полу. Хор запел: "Един Свят. Един Господь Иисус Христос, во славу Бога Отца. Аминь. Хвалите Господа с небес, хвалите Его в вышних". В этот момент кто-то прошептал Кирееву сзади: "Извините, вас просит подойти батюшка". Обернувшись, Михаил увидел невесть откуда взявшегося послушника Александра. Старец сидел в прежней позе, перебирая четки. Киреев подошел к отцу Иллариону и остановился в нерешительности, не зная, как себя вести.