Виктор Лихачев - Кто услышит коноплянку

- Спросят: зачем?

- Ты думаешь, это Редькину будет интересно? Хорошо, скажешь, что увлекаешься автостопом, решила таким образом до Черного моря добираться. Из Ельца тебя до липецкого поворота хороший человек довез, но ему нужно было в сторону Липецка, а тебе... Пришла пора рассмеяться Юле.

- Михаил, вы знаете, как в наше время называют девушек, которые стоят на дорогах и путешествуют автостопом?

- Я об этом не подумал. А что ты на меня так торжествующе смотришь?

- А мне интересно, как бы вы в такой ситуации правду стали Редькину говорить? Оторвались от жизни, Михаил Прокофьевич. А еще журналист.

- Бывший, Юля, бывший. Послушай, а ты кроме массажа, маникюра для дам чем еще в жизни занималась?

- Легче сказать, чем не занималась. Два года в Строгановку поступала - без толку, матрешки разрисовывала и на Арбате их продавала, потом...

- Стоп. Так ты рисовать умеешь?

- Михаил Прокофьевич, в нашей земной жизни любые знания и умения относительны. Когда изостудию при Дворце пионеров закончила, наш преподаватель был уверен, что из меня вторая Галина Серебрякова получится, на худой конец - Ангелика Кауфман или Маргарита Жерар. Но экзаменационная комиссия в Строгановке с этим, увы, не согласилась.

- А почему ты в третий раз поступать не стала?

- А жить на что? У нас с Софьей Николаевной Вороновой оказались разные стартовые возможности.

- Понятно, - хмыкнул Киреев, - у вас с Вороновой еще и идеологические противоречия.

- А разве справедливо, когда одним в руки все само плывет, другие пашут, как проклятые, а пробиться все равно не могут. Скажите, это справедливо?

- Юля, в нашей земной жизни любая справедливость - относительна. Они рассмеялись.

- Я не знаю, какая ты была прежде, но, похоже, чувство юмора к тебе вернулось окончательно. Это хороший признак.

- Если честно, я и сама этому рада. В обществе Гнилого себя постоянно чувствуешь кроликом, на которого смотрит удав... Ну, да ладно. Вернемся к Редькину.

- Вернемся. Поскольку мы пришли к выводу, что все в мире относительно, ты скажешь, что, готовясь поступать в Строгановское училище...

- Но я же не собиралась.

- Откуда ты знаешь? Еще не поздно. А вот мне кажется, что поступишь - Бог любит Троицу, и станешь Галиной, Ангеликой и Маргаритой в одном лице. И Воронова сочтет за честь в своей галерее иметь твои работы. Не спорь. Об этом достаточно. Места здесь красивые. Впрочем, почему только здесь? Ты же и Елец видела, и Сосновку, и Одоев, и Болхов.

- А где же мои зарисовки, альбомы, этюдник?

- Сгорели, милая. Сгорели. Вместе с машиной. И вообще, это хороший знак.

- Знак?

- Да. Не падал тот, кто никогда не ходил. Считай, что вместе с паспортом сгорела и та часть твоей жизни, о которой тебе вспоминать стыдно. Начинай жить.

- С чистого листа?

- Зачем же? Все светлое, доброе, что было в твоей жизни, оставь. А пока... Мне сейчас надо уходить.

- Киреев поднялся и протянул Юле конверт. - Загостился я в Задонске.

- Куда вы теперь?

- А Гнилому не расскажешь? Шутка. К тому же неудачная. Прости. В этом пакете адрес моей сестры в Новоюрьевске. Адрес и телефон Софьи ты знаешь.

- Софьи?

- Ты хорошая актриса, но сейчас переигрываешь. Станет получше, позвони ей. Расскажи обо всем. От меня... привет передавай. Или не передавай. Как хочешь.

- Хорошо. А зачем деньги? Господи, и столько много! Нет, я не возьму.

- Они теперь твои и делай с ними что хочешь. Тут неподалеку женский монастырь есть. Я договорился с настоятельницей.

- О чем?

- Что ты поживешь там после больницы, пока не окрепнешь.

- Я и монастырь - понятия несовместимые, - не без гордости сказала Юля.

- Обожаю парадоксы. Будем считать, что я присутствую на рождении еще одного... А между прочим, как ты относишься к Блоку?

- К блоку НАТО?

- К поэту Блоку.

- "Ты, право, пьяное чудовище, я знаю, истина - в вине". Это помню. А еще про улицу, фонарь и аптеку.

- А мне у него одно стихотворение очень нравится. Вот пообщался с тобой - и вспомнил его.

- Прочитайте, пожалуйста.

- Лучше я попрошу Вадима Алексеевича тебе томик Блока принести и то стихотворение отмечу, а то я в последнее время профессиональным декламатором становлюсь... Да, прости, я на твой вопрос не ответил. Рассказали мне про один монастырь в Курской области. Маленький монастырь, еще до конца не восстановили его, но там настоятель - архимандрит Илларион. Говорят, удивительный старец. Хочу с живым старцем поговорить.

- А сил дойти хватит?

- Не знаю. Но вот пока здесь живу, ничего вроде не болело. Наверное, некогда было. Только душа болит.

- Почему?

- Ты же говорила, что не можешь забыть, как тех мужиков в Галичьей Горе убивали. Вот и я не могу.

- Но вы же...

- Ладно, не будем об этом. Выздоравливай. Вадим Алексеевич и Федор тебя не бросят и никому в обиду не дадут.

- Спасибо. За все - спасибо. Деньги я отдам. Заработаю и отдам. - Юля пыталась приподняться. А Софье Николаевне я обязательно позвоню. Удачи вам. Киреев улыбнулся в ответ.

- А еще одну просьбу можно? - вдруг спросила Юля.

- Ну если только последнюю.

- Икона у вас?

- Понял.

Киреев снял рюкзак. Он бережно достал икону и передал ее Юле. Девушка так же бережно взяла ее в руки.

- Не тяжело?

- Нет. - И вдруг неожиданно для Михаила Селиванова поцеловала образ. Киреев пристально посмотрел на девушку. Перед ним была другая Юля. Откуда только взялись эти одухотворенные глаза, в которых можно было разглядеть и благодарность, и трепет, и печальную нежность.

- Спасибо, - тихо прошептала Юля, возвращая Кирееву икону. И добавила еще тише: - Берегите себя.

Михаил в ответ тихо пожал ей руку, взял рюкзак и уже направился к выходу, но вдруг повернулся и, облокотившись на спинку кровати, стал декламировать: Девушка пела в церковном хоре

О всех усталых в чужом краю, О всех кораблях, ушедших в море,

О всех, забывших радость свою. Так пел ее голос, летящий в купол,

И луч сиял на белом плече, И каждый из мрака смотрел и слушал,

Как белое платье пело в луче. И всем казалось, что радость будет,

Что в тихой заводи все корабли, Что на чужбине усталые люди

Светлую жизнь себе обрели. И голос был сладок, и луч был тонок,

И только высоко, у царских врат, Причастный тайнам, - плакал ребенок

О том, что никто не придет назад. И, поклонившись низко-низко, Киреев вышел.

"А ведь, действительно, вся жизнь - сплошной парадокс, - думала Юля. - Кто бы мог подумать, что Киреев спасет мне жизнь, которая будет висеть на волоске после удара Шурика, которого я считала своим другом. Шурика больше нет - и мне совсем не жалко его. Киреев ушел дальше вместе с иконой, и так хочется, чтобы он остался жив. Чтобы... как это он читал сейчас: "усталые люди светлую жизнь себе обрели".

В палату вошел Вадим Алексеевич: