Виль Липатов - Сказание о директоре Прончатове

Эта зануда, филистер и педант, этот Глеб Поляков был пронзительно хорошим работником. Если Глеб Алексеевич чего-нибудь не знал о своем деле, то этого вообще никто не знал; плановый отдел у него работал как хорошо отлаженное электронное устройство, работники отдела ходили по половичку, все новости экономической науки Поляков скаредно собирал. Не было второго такого плановика в области, и Прончатов втайне гордился Глебом Алексеевичем.

- Еще одну минуточку, Олег Олегович, - взволнованно попросил Поляков. Вынув из кармана халата огромный носовой платок, он вытер им вспотевшее лицо, страдая, поерзал в кресле и еле слышно спросил: - А если не Цветков, то... Сами понимаете... Если не Цветков, то...

- Я хочу быть директором, - спокойно, даже нехотя ответил Прончатов и расслабленно помахал кистью правой руки. - Считаю, что имею на это право.

Поляков бросил на Прончатова испуганно-ошеломленный взгляд, хмыкнув, откинулся на спинку кресла, вспотев во второй раз, напружинился, как бы закостенел. Потом он поднял голову, сложив губы сердечком, посмотрел на Прончатова с таким умным, проницательным выражением, с каким обычно глядел в конторские книги. Умные у него были глаза, внимательные, и Олег Олегович с внезапно нахлынувшей радостью подумал: "Отличные у меня помощники, ей-богу, отличные!"

- И еще маленькую секундочку, Олег Олегович!

Поляков поднялся, раздувая воздух халатом, резко прошелся по комнате, остановившись на углу ковра, вдруг громко щелкнул длинными пальцами.

- Какая роль отводится мне в проводимых мероприятиях? - грозно блеснув очками, спросил Поляков.

Прончатов длинно усмехнулся; только сейчас, по дрогнувшим пальцам своей правой руки, он понял, как волновался, дожидаясь решения Полякова. Усмешечки его, расслабленные жесты, спокойствие, нахальство - все было маскировкой, неправдой, плохой, черт возьми, игрой! Теперь же он чувствовал облегчение, теплая волна подкатывала к горлу, и, чтобы не показать радости, не обнаружить перед Поляковым мальчишеского восторга, он прищурился, суховато поджал губы.

- О Семеновском плотбище надо думать, - сказал Олег Олегович. - Оно большое, это Семеновское плотбище...

- Опасное мероприятие, Олег Олегович! - подумав, сказал Поляков. - Три человека в курсе дела. Вы, я и Вишняков...

- Бред! - быстро ответил Прончатов. - Информация Вишнякова приблизительна... Пятидесятипроцентная у него информация, дражайший Глеб Алексеевич!

Впитывали все живые звуки ворсистые ковры, вызывающе пестрели, на шторах экзотические цветы, просвечивала сквозь розовый абажур сиротская лампочка, зыбко освещая восхищенное лицо Полякова.

- Блестяще! - проговорил он. - Это надо понимать в том смысле, Олег Олегович, что покойный Михаил Николаевич Иванов...

- Нет! - резко ответил Прончатов. - Покойный Михаил Николаевич знал все! Если хотите... - Он остановился, потом медленно продолжил: - На Семеновском плотбище восемнадцать тысяч четыреста кубометров леса существует неофициально...

И произошло неожиданное, поразительное: Глеб Алексеевич навзрыд рассмеялся. Этот вечно нахмуренный, всегда недовольный человек смеялся отчаянно, визгливо и нервно, как девица на выданье, его мумиеобразное лицо покрылось мелкими морщинами и складочками, обнажились крупные зубы, сделался кругленьким дамский подбородок. А просмеявшись, он торжественно сел в кресло, водрузив на нос очки и сияя шелковым халатом, оживленно спросил:

- Это я так понимаю, Олег Олегович, что восемнадцать тысяч неучтенных кубометров вам покойный Михаил Николаевич оставил в наследство?

- Именно, Глеб Алексеевич!

Они помолчали. Оба были грустны, приглушены, так как покойный директор был еще до боли жив в памяти. Был ли Прончатов на лебедке - он чувствовал след Иванова, говорил ли с рабочими - звучало с уважением имя Иванова, разбирал ли документы - на них лежал отпечаток индивидуальности покойного. Как в доме, где умер хозяин, люди на каждом шагу натыкаются на молчаливые вещи, так Олег Олегович в огромном сплавконторском хозяйстве везде узнавал Иванова.

- Михаил Николаевич перед смертью мне сказал: "Никому не отдавай контору, Олег!" - тихо и медленно проговорил Прончатов. - Иванов тоже не любил Цветкова...

По-прежнему грустный, задумчивый, Прончатов осторожно поднялся, медленно пошел к дверям по глухому ковру. Шагов через пять он остановился, опустив голову, долго смотрел в пол.

- До свидания, Глеб Алексеевич! - наконец попрощался Прончатов. - Не раскаивайтесь, святое дело отстаиваем.

На улице Олег Олегович тихонечко присел на скамейку, расставив ноги, поставил на них локти, а на кисти рук положил подбородок - и затих, затаился.

Луна уже перевертывалась с пуза на рога, обещая походить скоро не на букву С, а на Р без палочки, что означало не смерть луны, а ее рождение; на притихшей Кети лежал истончившийся лунный след, пели на берегу девушки невесомыми голосами "Ой, цветет калина в поле у ручья", звезды набирали силу, чтобы к рассвету не погаснуть сразу, не дать себя мгновенно затмить солнцу. Часов двенадцать ночи, пожалуй, было; руку с часами поднимать не хотелось и вообще ничего не хотелось. Прончатов все сидел и сидел, затем выпрямился; задрав на лоб левую бровь, сделал удивленные глаза.

- Дуб я! - вдруг отчетливо проговорил он. - Дубина я стоеросовая!

Олег Олегович только сейчас вспомнил о том, что женщина-то, женщина, с которой он сегодня встречался дважды, - племянница Полякова. Значит, он сидел в кабинете, за стеной которого находилась женщина с покатыми, покорно заструганными плечами и загорелым ненакрашенным лицом, но он забыл о ней, а вот теперь вспомнил.

- Интересное кино! - пробормотал Прончатов.

Теперь он удивлялся тому, что взял да и вспомнил вдруг о поляковской племяннице. Почему, зачем? А действительно? Какого дьявола он несколько раз за этот день вспоминает о незнакомой женщине, четко видит ее стоящей на крыльце и как бы бросившейся навстречу Прончатову, когда он пролетел мимо дома на тройке вороных? Что он знает об этой женщине и что она знает о нем?

Спал Олег Олегович вот как: далеко за двенадцать ночи он ложился на узкую кровать, скрещивал руки на груди; закрыв глаза, в то же мгновение засыпал. Во сне Прончатов не храпел, не кашлял, не скрежетал зубами, не двигался, вообще не издавал ни звука, и жена Елена Максимовна в пору медового месяца пугалась: "Он не дышит!" Однако Олег Олегович исправно дышал, проделывал это он до шести часов. Проснувшись, Прончатов сам себе говорил "здрасте", затем открывал непременно левый глаз, которым и определял утреннее местонахождение: мало ли куда приводит судьба инженера-сплавщика.

Сегодня Прончатов "здрасте" сказал энергичнее обычного, вслед за левым глазом сразу же открыл правый, глядя в потолок, бодренько сказал: