Николай Гарин-Михайловский - Том 4. Очерки и рассказы 1895-1906

— Ждите! — фыркнул директор.

Недовольны были мною в Петербурге, а на родине еще больше.

Жаловались крестьяне:

— Землю нашу под дорогу отбираете, теперь ни пройти, ни проехать с одного поля в другое; в деревнях от чужого народа, бродяг проклятых, дрянь всякая завелась: баб, девок перегадили, нехорошая хворь пошла, пьянство, драки, убийства. Что с того, что и много денег, да цены им не стало, — всё в кабак тащат. Опять и извозный промысел, — зимой только и кормились от него, а теперь коней хоть татарам на мясо продавай!

— Но железная дорога вам вечный кусок хлеба, теперь около нее постоянная работа. Если вы получите на ваш хлеб теперь на гривенник дороже, то на что вам извозный промысел? Без извоза этот гривенник уже у вас. Привыкнете и к деньгам, а заработная цена раз поднялась, так и останется.

— Кто там доживет еще, а теперь плохо, — стояли на своем крестьяне.

Не лучше относились и землевладельцы к дороге. Из землевладельцев только один Проскурин сдержал свое обещание и не взял за землю, остальные взяли, запрашивая вдвое, втрое против существующих цен. Так же дорого брали и за материалы: камень, песок, лес. Даже чеботаевская экономия сорвала с нас за лес процентов на сорок дороже против существовавших норм и предыдущих продаж. Липа и осина из этих лесов приходилась почти в ту же цену, что и привезенная из города сосна. Напрасны были напоминания, что сперва проектировали мы строить дорогу чуть ли не на свой счет, а теперь, когда казна дарит ее нам, мы берем за все втридорога.

На упреки мне отвечали тоже упреками:

— Вы имели возможность устроить нам настоящую дорогу с широкой колеей, а из упрямства строите нам урода какого-то. Вы имели возможность по крайней мере пройти линией так, чтобы захватить наши усадьбы, и прошли мимо, никого не удовлетворив, даже и себя, так как ваш же гудронный завод остался теперь в двадцати верстах от линии, а был бы на линии, как и Проскурин и Чеботаев.

Я объяснял, что, хотя усадьбы Проскурина и Чеботаева отошли верст на пять, но в сравнении с прежним положением, когда дороги не было, это совершенные пустяки, а между тем теперь, когда казна сама хозяин дороги, я не в праве был пренебречь теми большими строительными выгодами, которые получились от сокращения длины линии вследствие этого почти на десять верст.

— А раз казна получает от этого выгоды, — пусть и платится, — отвечали мне. — То, что мы получаем с вас лишнего за землю и материал, капля в сравнении с переплатой теперешней рабочим нашим. Вы и цены удвоили и рабочих всех отвлекли, весь хлеб гниет в поле, и пропадом пропади ваша железная дорога.

Бранили дорогу, бранили меня, злословили, клеветали.

Это волновало, расстраивало. Мой компаньон Юшков, с ударением на о, говорил энергично:

— Да, что вам? Что понимают они не то что в коммерческом деле-то, в своем?! Хорошая дорога и дай бог здоровья ей… и делайте себе свое дело, только вот Лихушин не взорвал бы вас, — очень уж он размашист… Ну, понимаю — новое дело, хорошее дело, но зачем же так сразу? Прыщ и тот почешется сперва, а потом выскочит, а вы ведь так сразу. Ну, а лопнет, неурожай — тогда что?

Прошло два года, и действительно опять неурожай посетил наши места.

Дорожка наша заработала в обратном направлении: уже не в город, а из города в деревню везли хлеб.

— Нынче гоже, — говорили крестьяне, — и хлеб и семена вовремя.

— Значит, и польза от дороги есть?

— Ну, так как же? Давно ли работает, а гляди, все села около нее городами становятся. Каждый день, каждый день в хороший год хлеб везут, круглый год базар. Купцы, народ приезжий — все доход, все в цену — и сено и солома, всё в деньги. Амбаров понастроили, — из амбара хлеб опять на станцию, опять извоз… Масленица, а не житье…

Опять приезжали из городов «милосердные сестрицы и братцы», как называли их крестьяне.

Энергичнее проявилась общественная самодеятельность. Образовался частный кружок, и громадные средства со всех концов России притекали к нему. Явились и деятели безукоризненные, сильные, умелые.

Деревни пестрели интеллигентным элементом, ласковым, любящим, отзывчивым.

— Хлеб с тобой слаще, барышня ты наша дорогая, — говорила какая-нибудь старуха, сидя за обеденным столом и наблюдая какую-нибудь милосердную сестру, озабоченно оглядывавшую, все ли едят, всем ли хватило.

Там и сям устраивались дома трудолюбия с мастерскими, ткацкими усовершенствованными станками.

Все это, конечно, были паллиативы, но жизненные, — они привились и существуют и теперь.

В Князевке Лихушин и Шура давно уже устроили столярную и ткацкую мастерские, образцовое пчеловодство.

Человек двадцать из молодого поколения князевцев уже были прекрасными столярами, учеными пчеловодами. Бабы ткали сарпинку и в зимний день выручали до сорока копеек.

А летом женская поденщина доходила и до восьмидесяти.

— Прежде двадцать копеек нигде не найдешь…

Молодые столяры и пчеловоды выписывали журналы, увлекались Горьким.

Князевцы вследствие громадного хозяйства на лето частью превращались в разного рода досмотрщиков по работам, частью ушли на железную дорогу, частью в город. Уходили, превращаясь там понемногу в мастеровой народ. Ходили в пиджаках, связи с деревней не прерывали, но и назад не хотели.

А другие, наоборот, упорно продолжали свое хозяйство, знать не хотели никаких новшеств, предпочитали свою работу какой бы то ни было поденщине и бедствовали: спокойные, стойкие, твердые в вере отцов. В голодный год чуть было не исполнилось вещее предсказание Юшкова, но зато в следующий за голодным годом был такой громадный урожай и притом дорогих культурных хлебов, что у меня, за вычетом всех расходов и убытков, очистилось свыше ста тысяч рублей.

Но полным торжеством Лихушина была сельскохозяйственная выставка, первая в нашем уезде.

Затеял ее один доброжелательный молодой дворянин. Дворяне землевладельцы отнеслись сочувственно к этой затее, и восьмого сентября выставка состоялась.

Я с Лихушиным тоже получили приглашение и решили принять его.

Мы выставили пятнадцать сортов семян, молочный скот, продукты нашей молочной фермы, продукты пчеловодства, столярного производства, образцы сарпинок.

Мой компаньон в особом павильоне выставил наше крупчатое производство. Он сам присутствовал и добросовестно объяснял посетителям сложную операцию превращения пшеницы в конфектную муку и манную крупу.

Когда экспертиза была кончена, приступили к присуждению наград. Судьями были: председатель — чиновник от министерства земледелия, четыре местных дворянина землевладельца, один крестьянин, один купец, один священник и один немец-колонист.