Иван Крылов - Том 3. Басни, стихотворения, письма

Людские завсегда нам видимы пороки.
    Своих не примечать,
  Других ценить и на других ворчать
    Мы ужасть как жестоки!
   Олень со Зайцем дружбу свел
И с Зайцем разговор придворный он имел.
Друг друга взапуски они превозносили,
   Своих знакомых поносили
     И так гласили:
«Ты», Заяц говорил Оленю, «всем красив:
    И станом и рогами,
Глазами, выступкой, проворностью, ногами.
Одно лишь только есть, я слышал, — ты пужлив».—
    «Какой ужасный вздор!»,
    Сказал ему Олень:
  «О мне и Лев, и даже весь известен двор;
   Тебе соврал какой-то пень.
    То правда, что всегда,
      Когда
Услышу я собак, хоть их и не терплю,
   Привык давать скачки сразмаху;
    Но это не от страху,
А с ними взапуски я бегаться люблю:
И впрочем, ежели моей угодно воле,

   Я часто здесь на этом поле
    Лишь только захочу,
   Ужасно как собак щечу.
Ты знаешь, я с тобой не стану лицемерить;
   А мне, равно, велишь ли верить?
Сказали точно мне: когда собачий лай
    Раздастся в здешний край,
Тогда возьмет тебя труслива суета».—
«Какая», Заяц рек, «несносна клевета!
   Кто?.. Я!.. Чтоб я собак боялся!
Клеветнику б тому в глаза ты насмеялся;
   Скажи ему, что он дурак:
    Не только я никак
    Не бегаю собак,
Но с ними часто здесь играю на лугу.
Приятель твой судил меня немножко строго:
Знакомых и родни собак мне ужасть много;
А в нужде я и сам с собакою смогу».—
«Но чу!», сказал Олень, «их голос раздается,
А мне из них в родне никто не доведется.
   Так верно то родня твоя,
     А не моя.
Мое почтенье им, останься ты с друзьями:
    Мне быть неловко с вами.
Так я отсель к своим знакомым побегу».
Лай близок, храбрецы мои чуть-чуть умчались,
Однако ж храбростью и после величались.

   Когда чины невежа ловит,
Не счастье он себе, погибель тем готовит.
   Осел добился в знатный чин.
   В то время во зверином роде
Чин царска спальника был <���и> в знати и в моде:
  И стал Осел великий господин.
   Осел мой всех пренебрегает,
     Вертит хвостом,
    Копытами и лбом
    Придворных всех толкает.
Достоинством его ослиный полон ум,
Осел о должности не тратит много дум:
   Не мыслит, сколь она опасна.
   Ослу достоинства даны!
На знатность мой Осел с той смотрит стороны,
    С какой она прекрасна;
Он знает: ежели в чинах хотя дурак,
   Ему почтеньем должен всяк.
Знать должно: ночью Лев любил ужасно сказки,
  И спальник у него точил побаски.
Настала ночь, Осла ведут ко Льву в берлог;
     Осел мой чует,
    Что он со Львом ночует,
И сказок сказывать хотя Осел не мог,
Однако в слабости Ослу признаться стыдно.
    Ложится Лев. Осел
     В берлоге сел:
  Ослу и то уж кажется обидно;
    Однако ж терпит он.
«Скажи-тка», Лев сказал Ослу, «ты мне побаску».
   Тут начал проповедь, не сказку,
    Мой новый Аполлон.
«Скажи», сказал он Льву, «за что царями вы?
   За то ли только, что вы — Львы?
Мне кажется, Ослы ничем других не хуже.
    Кричать я мастер дюже;
Что ж до рождения, Ослы не хуже Львов:
      Ослов
    Гораздо род не нов;
Отец мой там-то был; мой дед был там и тамо».
   И родословную свою Осел вел прямо.
     Мой Лев не спал:
И родословную, и брань Осла внимал,
    Осла прилежно слушал,
      Потом,
    Наскуча дураком,
Он встал и спальника сиятельного скушал.

Невеже пастуху, безмозглому детине,
    Попался на картине
    Изображенный мир.
Тут славный виден был Природы щедрой пир:
Зеленые луга, текущи чисты воды,
При них гуляющи зверей различных роды,
  Которы, позабыв вражды свои,
Играли, прыгали, гуляли, пили, ели
И без коварности друг на друга глядели:
   Как будто б были все они одной семьи.
Меж прочим, тут пастух увидел близко речки
Вкруг волка ластились две смирные овечки,
А он в знак дружества овечек сих лизал.
Собаки вдалеке от них спокойно спали.
   Пастух, приметя то, сказал:
   «Конечно, на волков всклепали.
    Что будто бы они
  Охотники кратить овечьи дни,
И будто бы еще про них вещает слава,
    Овец в леса таскать
    И тамо их гладать
    В том волчья вся забава;
А мне так кажется, противно то уму,
   Чтоб слуху веровать сему;
Вот волк и вот овца; они, резвясь, играют,
   Здесь их не в ссоре вижу я.
   Они, как будто бы друзья,
Друг к другу ластятся, друг друга обнимают.
Нет! слухам верить я не буду никогда;
Что волки бешены, пустые то лишь враки;
Коль ссорятся они с овцами иногда,
Так верно их мутят коварные собаки.
   Сошлю собак из стада вон».
Как соврал мой пастух, так сделал после он.
     Собак оставил,
И стадо без собак в леса гулять отправил;
     За ними вслед
    Сам издали идет
И видит волка с три бегущих к стаду прямо;
   Но мой пастух не оробел
И подозрения нимало не имел;
Он мыслит: волки те резвиться будут тамо,
И что они идут к овечкам для игры;
Но волки те овец изрядно потазали
     И доказали,
Что на картинах лишь к овцам они добры.
А мой совет: к словам пустым не прилепляйся,
Ни описаниям пристрастным не вверяйся,
Старайся боле сам людей ты примечать,
И истинну хвалу от ложной различать.

Вчерась приятеля в кручине я застал,
По комнате, вспотев, он бегал и страдал.
Мял руки, пальцы грыз, таращил кверху взоры.
  Я мыслил, что его покрали воры,
   Спросил: в каких он хлопотах?
А он с досадою сказал, что он в родах,
  Немало удивлен таким ответом,
   Я о приятеле тужил
     И заключил,
Что час уже пришел ему расстаться с светом,
И в простодушии там поднял я содом.
   Собрался вкруг его весь дом.
Со страхом на его страданье все смотрели,
    Помочь ему хотели,
     Да не умели.
И наконец настал родов опасный час.
   Ко удивленью наших глаз,
Мы думали, что он родит сынка иль дочку;
Но мой шалун родил негодной прозы строчку.

   Не ведаю, какой судьбой
    Червонец золотой
   С Полушкою на мостовой
      Столкнулся.
  Металл сиятельный раздулся,
Суровый на свою соседку бросил взор
   И так с ней начал разговор:
«Как ты отважилась, со скаредною рожей,
   Казать себя моим очам?
Ты ведь презренная от князей и вельможей,
Ты, коей суждено валяться по сумам!
Ужель ты равной быть со мною возмечтала?» —
«Никак», с покорностью Полушка отвечала,
«Я пред тобой мала: однако не тужу
И столько ж, как и ты, на свете сем служу
   Я рубищем покрыту нищу
И дряхлой старостью поверженну во прах
Даю хоть грубую, ему полезну пищу,
И прохлаждаю жар в запекшихся устах;
Лишенна помощи, младенца я питаю
И жребий страждущих в темнице облегчаю.
Причиною убийств, коварств, измен и зла
    Вовек я не была.
Я более горжусь служить всегда убогим:
Вдовицам, сиротам и воинам безногим,
Чем быть погребена во мраке сундуков
И умножать собой казну ростовщиков,
Заводчиков, скупяг и знатных шалунов.
А ты!..» Прохожий, их вдали еще увидя,
   Тотчас к ним подлетел.
Приметя же их спор и споров ненавидя,
   Он положил ему предел:
   А попросту он их развел,
Отдав одну вдове, идущей с сиротою,
Другого ж подаря торгующей красою.