Влас Дорошевич - Литераторы и общественные деятели

И анекдоты, — один другого обиднее и хуже.

Купеческая Москва любит восхищаться делячеством и способна приходить в восторг от очень уж ловкого фортеля, даже если от него и не совсем хорошо пахнет:

— Всё-таки молодчина!

По купечеству многое прощается.

Г. Г. Содовников был ловкий делец, но даже и это в нём не вызывало ни у кого восторга.

Уж слишком много лукавства было в его делячестве.

— Знаете, как «папаша» пассаж-то свой знаменитый выстроил? История! Заходит это Гаврил Гаврилыч в контору к Волкова сыновьям. А там разговор. Так, известно, языки чешут. «Так и так, думаем дом насупротив, на уголку купить. Да в цене маленько не сходимся. Мы даём 250 тысяч, а владелец хочет 275. В этом и разговор». Хорошо-с. Проходит неделя. Волкова сыновья решают дом за 275 тысяч купить. Едут к владельцу. «Ваше счастье. Получайте!» — «Извините, — говорит, — не могу. Дом уж продан!» — «Как продан? Кому продан?» — «Гаврил Гаврилыч Солодовников за 275 тысяч приехали и купили.» — «Когда купил?» — «Ровно неделю тому назад!» Это он прямо из конторы!

— Ух! Лукав!

— Нет-с, как он пассаж свой в ход пустил! Вот штука! Построил пассаж, — помещения прямо за грош сдаёт. «Мне больших денег не надо. Был бы маленький доходец». Торговцы и накинулись. Магазины устроили, — великолепие. Публика стеной валит. А Гаврил Гаврилыч по пассажику разгуливает и замечает: к кому сколько публики. А как пришёл срок контрактам, он и говорит: «Ну-с, публику к месту приучили, — очень вам признателен. Теперь по этому случаю, — вы, вместо 2 тысяч, будете платить шесть. А вы вместо трёх и все десять». Попались, голубчики, в ловушку. Он их и облупливает. Стонут!

— Он уж охулки на руку не положит!

— Шкуру с кого хошь спустит!

И вдруг, — на изумленье всей Москве, — Г. Г. Солодовников был произведён в действительные статские советники за пожертвования на добрые дела.

— Ну, дожили до генералов! Солодовников — ваше превосходительство!

— Хе-хе-с! Стало быть, время такое пришло! Солодовников — «генерал от доброго сердца!»

— Гаврил Гаврилыч «генерал от щедрости»!

И Москву утешало одно:

— С большой ему неприятностью это генеральство пришлось!

В Москве строили клиники.

Купцы и купчихи охотно жертвовали сотни тысяч.

— На клинику по нервным болезням? Ах, я с удовольствием на нервные болезни!

— Хирургическая? И на хирургическую дадим.

Но на клинику по венерическим болезням не соглашался дать никто.

— Клиника по венерическим болезням имени такого-то, — или особенно такой-то!

Ужасно приятно звучит! Купцы ни за что:

— Вся Москва зубы проскалит!

В Москве это всегда звучало страшной угрозой.

— Проходу не дадут. «Ты чего ж это так особливо венерическим-то сочувствуешь?»

Никто не хотел жертвовать на «неприличную» клинику:

— Срам!

Гаврила Гаврилыч в то время усиленно домогался генеральства.

Ему и предложили:

— Вот вам случай сделать доброе дело!

Делать нечего! Пошёл Солодовников на дело, от которого отворачивались все.

Москва «проскалила зубы» и принялась рассказывать анекдоты про «его превосходительство»

— Хлебом его не корми, только «превосходительством» назови!

Заключая контракт с нанимателем магазина, он читал договор, бормоча про себя:

— Тысяча восемьсот такого-то года, такого-то месяца, числа, мы, нижеподписавшиеся, купец такой-то, с одной стороны, и…

Тут он поднимал голос и отчеканивал громко, ясно, отчётливо:

— …действительный статский советник Гавриил Гавриилович Солодовников, — с другой…

Дальше опять он бормотал как пономарь:

— …В следующем: Первое: я купец такой-то… Второе: я купец такой-то… Третье… Четвёртое: я…

Он снова поднимал голос и читал громко и с расстановкой:

— Действительный статский советник Гавриил Гавриилович Солодовников…

Он был смешон, жалок и противен Москве, — этот выкрашенный в ярко-чёрную краску старик, ездивший на паре тощих, худых одров.

Москва ненавидела его, и он боялся людей: никогда не ходил по улице пешком.

Про его скупость, про бедность, в которой он жил, рассказывали чудеса, жалкие и забавные.

Это был Плюшкин, — старик, сидевший в грязном халате, в убогой комнате, среди старой, драной мебели, из которой торчали пружины.

А денежное могущество, настоящее могущество, благодаря которому он держал людей в железном кулаке, окружало Плюшкина мрачным, почти трагическим ореолом.

От него веяло уже не Плюшкиным а скупым рыцарем.

Вот вам современный скупой рыцарь.

На него работают не какая-то там вдова и ночной разбойник с большой дороги.

Его состояние не в глупых круглых дублонах, которые блестят, не светят и не греют в подвалах, в верных сундуках. Его состояние в «вечно живых» акциях.

— Акция-с! Я на сундуке сижу-с, а подо мной там акция живёт — и безмолвно работает-с! Живёт-с, шельмочка! Как картофель в погребе прорастает-с! Мёртвая, кажется-с, вчетверо сложена, лежит, притаилась, словно змея-с, что в клубок свернулась и замерла. А в ней жизнь переливается. Живая-с! Даже жутко… Тронуть их-с, а там где-то люди запищали. Пуповина этакая, человеческая. Оторвёшь, и истекут кровью-с!.. А ведь с виду-то? Так бумажка… Лежит, а на ней купон растёт. И невидимо зреет-с! Наливается. Как клопик-с! Налился, созрел, — сейчас его ножничками чик-с. А в это время другой шельмец купон уж наливаться начал! В другой купон жизнь перешла. Как гидра-с! Хе-хе! Ей одну башку срежешь, а у неё другая вырастает! И этак без конца-с! Там люди бьются, работают, в огне пекутся, на стуже стынут, мыслями широкими задаются, вверх лезут, срываются и падают и вдребезги расшибаются. И всё на меня-с работает! Всё! Работайте, миленькие! Контракт на вас имею. На всё, что вы сработаете, контракт имею. Акция!

Современный скупой рыцарь со своим «портфелем верным» похож на хозяина кукольного театра. Он держит в своих руках пучок ниток, на которых висят марионетки. Дёрнет, — и заплясали, как он хочет.

Вот вам современная «сцена в подвале».

Представьте себе такую фантастическую картину.

В убогой, грязной комнате, на продранных стульях, вокруг большого стола сидят десять бедно одетых барышень и, полуголодные, перебирают миллионы.

На столе — кипы «живых» бумаг.

Тишина, только щёлкают, щёлкают без умолку ножницы. И мимо рук этих голодных сыплются, сыплются, сыплются деньги.

Старик в грязном засаленном халате сидит и зорко смотрит за миллионами и за нищими.

Солодовников мог думать в эти минуты:

— Я царствую! Какая волшебная радуга! Жёлтые, красные, голубые купоны. Вот этот — ярославский! Директор там хлопочет! Я знаю, в замыслах широк он. Зарвался, кажется? Да ничего! Он извернётся! Связи есть! И мне купон мой оправдает. Работай, брат, работай! Как угорь в камнях вьётся, вейся! Работа вся твоя, мечты и связи, — всё-всё купоном станет! А вот купон казанский! Рязанским прежде был! Я помню, как правленье избирали, — ко мне пришли: «Нельзя ли на прокат нам акций. Для выборов»! Я знаю судьбу людей, — каких людей! Орлов! — держу в своих руках. Тряхнуть мне стоит, — посыплются! Да мне-то что! «Возьмите!» Десятков несколько тысченок за прокат мне принесли! Пусть воздухом бумажки верные подышат. «Возьмите на денёк». Я царствую! Какая радуга волшебная кругом! И скольких человеческих хлопот, трудов, усилий, жизней, — купон! — ты легковесный представитель!