Николай Лохматов - Листопад

Они вышли к поляне с правой стороны, обрезанной глубокими оврагами. На самой середине ее из-под сугробов торчали стебли кукурузы и подсолнуха с почерневшими выхолощенными шляпками.

Прокудин приостановился.

- А знаешь, мил человек, кто кукурузу посеял? Я. Тут в овраге живет с десяток барсучиных семей. Звери домовитые, далеко ходить не любят. Вот я им в подарок. Пусть лакомятся.

Он подробно стал рассказывать, в каких норах живут барсуки старые, а в каких молодые. У кого какой нрав и какое каждому из них он дал прозвище. Буравлеву было интересно. Надо же! В светлые ночи приходил старик к этой поляне и, спрятавшись где-то за кустом, зорко высматривал, как какой-нибудь барсучонок, вынырнув из норы, тянется к его початкам... "Вот я им в подарок". Честное слово, интересный старик!

- А галка как, жива? - спросил Буравлев.

- Ничего, жива, - не сразу ответил Прокудин. - Хозяйничает в сторожке. Всюду нос свой сует.

Буравлев что-то обдумывал.

- Трофим Назарыч, как вы смотрите на свежие пеньки у Жерёлки?

Прокудин резко повернулся и в упор посмотрел на лесничего:

- Как это понимать, мил человек?

- А вы подумайте сами, - Буравлев поправил ремень от ружья.

Прокудин обиженно заморгал:

- Это же как? Стало быть, я в лесниках уже не гож? Не доверяете. Ну, Сергей Иванович...

- Доверяю... Но и проверяю. Об обходе надо думать.

Прокудин из-под нахмуренных бровей покосился на вспыхнувшего вдруг лесничего.

- Ишь взорвался, и спички еще не подносили. В кого ты, мил человек, такой порох? Отец был спокойнее, - отходчиво сказал Прокудин.

- Не обижайтесь, Трофим Назарыч. Я из тех, кто заводится с пол-оборота...

- Да я и не обижаюсь. Где уж тут обижаться... Что там пеньки! Целые урочища сводятся по приказу Маковеева. На днях я был у соседей. Ромашовскую дачу-то, мил человек, споленили. А ты пеньки...

Некоторое время они шли молча. Дорога привела к Черному озеру.

- Совсем заторфянело, - нарушил тишину хрипловатый голос Прокудина. Летом до островка можно в сапогах пройти, и не зальешь. Пустой островок. Ноне, кроме лягушек, здесь больше ничего не водится.

- Чистить надо. Сколько в нем добра зря пропадает, - согласился Буравлев.

Слова Прокудина о действиях Маковеева напоминали ему о "кровоточащей ране". Приехав из конторы лесхоза, он долго не мог собраться с мыслями. Как поступить? Как быть? Правда, в этот же день он написал обстоятельную докладную записку в обллесхоз. Но об этом ничего не сказал Прокудину.

По лесу прокатился грохот упавшего дерева. Вслед звучно застучал топор.

- Рубят, гады! - с горечью бросил старик. - У Гнилой гати березняк кромсают. Пошли.

Быстро спустились в овраг и по лосиной тропе стали пробираться к месту порубки. У большой прогалины двое. Согнувшись над березой, лихорадочно "рвали" пилу. Визжали зубья, яростно вгрызались в промерзший ствол. Рядом уже было повалено несколько деревьев. Неподалеку на дороге одиноко чернел грузовик.

- Кто дозволил? - выходя из-за можжевельника, строго спросил Прокудин.

Порубщики разом бросили пилу. Выпрямились. Один из них, высокий, сутуловатый, насмешливо сказал:

- Мы сами хозяева. Так и в Конституции записано. - Он обернулся и, увидев Буравлева, широко заулыбался и, как старому приятелю, протянул руку: - А-а!.. Мое вам с кисточкой.

Буравлев узнав старого попутчика, Сеньку Зырянова, отвернулся.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Перед вечером Ковригин ввалился в шевлюгинский дом взволнованный. Не обметая с валенок снег и не раздеваясь, пересек избу и лишь после того, как уселся на табуретку возле стола, восторженно выдохнул:

- Ну, Матвей Кузьмич, берегись! Начальство едет. Будь готовым.

Шевлюгин снял со стены трехстволку, неторопливо разобрал ее и начал смазывать механизмы курков.

- Не привыкать. Пусть едет, - ничего не выражающим тоном отозвался он. И, с минуту помолчав, добавил: - Мне любое начальство не помеха. Я солдат, всегда в справности.

Безразличие хозяина дома охладило Ковригина. Черные колючие глаза настороженно ощупали плечистую фигуру егеря.

- Солдат - солдату рознь, - после недолгого молчания тихим, затухающим голосом возразил гость. - Другого пошли в секрет, а он продрыхнет под кустом, пока ему, как гусенку, не скрутят шею.

Шевлюгин, подняв тяжелую, пересыпанную сединами голову, не без издевки спросил:

- С какой же стати жалуют?

- Маковеев звонил, - оживился Ковригин. - На лося едет охотиться.

Мохнатые брови Шевлюгина поползли к переносью.

- Маковеев! Тоже мне охотник, - в голосе его проступило недовольство. - Намедни у Климовой сторожки к самому носу подогнал ему Буяна. Протягивай руку и за хвост хватай. А он заряд в березку. Мазила! Ему больше пойдет за барышнями стрелять.

- Ты, Матвей Кузьмич, больно строг, - показывая ровный ряд зубов, пошутил Ковригин. - На старуху и то приходит проруха. Анатолий Михайлович еще молодой. Со временем научится бить по цели, - продолжал он. - Ты уж не обижай его. Малый он свойский.

- "Научится", "свойский", - передразнил его Шевлюгин. - Что мне с ним - водку пить, что ль? Я понимаю так: коли взял ружье в руки - стреляй по правилам. А ежели в белый свет, как в копейку, - брось и больше не берись. Не порть порохом воздух, он без того всякими дымами испоганен. В таком случае поделикатнее подыщи себе занятие. Вот мой Коська, помоложе его, а скажи - бей в муху - не промажет.

- Сравнил тоже... Коська твой с малых лет по лесу гоняет да в армии три года оттрубил. А этот, кроме матерниной титьки да накрашенных милашек, что еще видел?

Шевлюгин взял со стола отнятые от ложа стволы и приложил к глазу. Будто в подзорную трубу рассматривал через них тускло мерцавшую керосиновую лампу.

Ковригин молча следил за ним. Из разговора он понял одно: Маковеев не пришелся егерю по нутру.

Он был прав. Неприязнь эта началась с неудачной охоты на Буяна. Для Шевлюгина не было больше обиды, чем промах стрелка по пригнанному им зверю. В таких случаях, невзирая ни на какие чины и возраст, ругал охотника безбожно всякими скверными словами. А случалось, что после этого и уходил с тропы...

Сам Шевлюгин отлично стрелял и так же хорошо знал лес. Он знал, где табунятся лоси. Без ошибки обнаруживал зверя. Всегда ему были известны гнездовья водоплавающей и боровой птицы. Вел учет он лисьим и волчьим норам...

И наука эта перешла к нему от отца. Матвею не было еще и десяти лет, когда впервые взял в руки ружье. Сначала стрелял по птице на взлете. К четырнадцати годам - уже без промаха брал зайца. А когда исполнилось шестнадцать лет, прихворнувший отец послал его вместо себя на волчью облаву. И тут молодой охотник одним выстрелом уложил матерого. С тех пор его в свою компанию зачисляли видавшие виды зверовщики.

Тогда его и взяли на должность егеря. Егерем Матвей пробыл недолго началась война. На фронте отличному стрелку вручили снайперскую винтовку. К концу войны на его счету набралось до сотни фашистов.