Николай Лохматов - Листопад

После войны Шевлюгин вернулся на егерский участок. В Барановском лесу, неподалеку от Приокского лесничества, построил себе на две половины с мезонином дом, обнес его высоким дощатым забором и зажил припеваючи. Слава о Шевлюгине, как об отличном егере, растеклась вешней водой. К нему шли из окрестных и отдаленных деревень, приезжали из городов. И каждый, кто бы ни охотился с ним, пустым домой не возвращался. Он так умело выставлял любую птицу и зверя, так верно наводил их на стрелка, что охотники говорили о нем: это, мол, не егерь, а кудесник. И как это Матвей ухитряется!

"Так я же их пасу!" - отшучивался Шевлюгин.

...В сенях заскрипели промерзшие половицы, кто-то усердно заколотил голяком по валенкам. Дверь распахнулась, и через порог, пригибаясь, шагнул Костя. Он молча кивнул Ковригину.

Шевлюгин отстранил от глаз стволы "централки", взглянул на сына.

- Вот Костя пятым номером пойдет, - оживился он. - Уж этот маху не даст.

- Это куда же меня хотите? - спросил Костя, потирая озябшие руки. С опаской взглянул на отца, который усердно чистил стволы шомполом.

- На лося облава будет, - пояснил Ковригин.

- Тут я не товарищ.

- Зверей не бьешь, а ружья портишь, - незлобиво проворчал Шевлюгин. В правом стволе вон какую борозду пропахал.

Он вытащил из ствола шомпол и передал стволы сыну. Костя наскоро заглянул в один из них, смущенно пробормотал:

- Да, царапина. Это жаканом проехало. Зарядил на волка, а пуганул в ворону.

Щетинистое лицо Ковригина расплылось в ехидной ухмылке.

- А что? Ворона страшнее волка, - заметил Костя, - а может быть, и хуже. Сколько от нее гибнет птичьих гнезд!.. Будто вы не знаете, Степан Степанович!

- Откуда у тебя вдруг такие знания взялись? Уж не от нового ли начальства? - Глаза Ковригина мстительно сузились.

- Новый ни при чем, - пробубнил Шевлюгин. - Мужик как мужик. Видать, с головой. Только не пьет.

- Не простая шишка на ровном месте, а дипломированная, - сказал Ковригин с усмешкой.

- Зря на него дуешься, Степан. В твоих неудачах он не повинен. Что посеял ты, то и пожал.

- Откуда ты такой мудрости набрался? - сдерживая гнев, с расстановкой спросил Ковригин. Широкие, заросшие волосами ноздри его шумно втянули воздух. - Ко двору, знать, он тебе пришелся. Сынка, выходит, пристраиваешь.

Шевлюгин посмотрел на Костю, буркнул:

- Ну, ты иди - тебе здесь нечего делать. Небось завтра рано вставать.

Когда Костя вышел, отец, бросив недовольный взгляд на гостя, проворчал:

- Чего чепуху мелешь?

Ковригин, озираясь по сторонам, заговорщицки зашептал:

- Парень твой, видать, с его девкой-то того...

- С какой девкой? - перебил его Шевлюгин.

- Да с дочкой нового... Понятно? После работы все у конторы крутится: не идет ли она?

Сверлящий взгляд Шевлюгина жестко уставился на гостя.

- Ты что, молодым не был? - строго спросил он. - Я бы тебе посоветовал вот что... Придешь домой - переоденься в юбку.

- Зачем? - не понял Ковригин.

- Тебе больше пристало быть повитухой, чем мужиком. И жить так полегче: что ни пупок, то десятка.

Ковригин вскочил, несколько раз пересек из угла в угол избу, оставляя на полу темные пятна от мокрых валенок. В душе всколыхнулась обида и на себя, и на этого головастого, так больно жалящего словами человека. И тут же, представив себя в старушечьем наряде, не удержался - расхохотался на весь дом.

- Ну и злой ты, дьявол! - хлопал он по плечу Шевлюгина. - Что ни слово, то хоть падай.

Рука Ковригина нырнула в карман полушубка и выхватила бутылку.

- В таком случае махнем по маленькой!..

Шевлюгин покосился на поллитровку и поспешно начал собирать ружье.

- По одной не откажусь, а от другой не удержусь.

Отмыв от масла руки, он засуетился у стола. Поставил два граненых стакана, подал краюху хлеба, сходил в другую половину дома за солеными огурцами. Ковригин тем временем крупно нарезал принесенное им сало.

Пили молча. Одной поллитровки оказалось мало. Шевлюгин достал из стенного шкафчика четырехгранную банку спирта.

Доливая воду, тянули спирт медленно, шумно отдувались и подолгу жевали размякшее от тепла сало.

2

Охота началась задолго до рассвета. Стрелки обкладывали квартал за кварталом, и каждый раз Шевлюгин обнаруживал выходные следы. Обеспокоенные лоси меняли одно урочище за другим.

Шевлюгин шагал по глубокому снегу, пытаясь обойти зверей. Ко второй половине дня ему наконец удалось это сделать. На продолговатой, обросшей ивняком поляне он расставил охотников, а сам пошел гнать лосей.

- Чтобы ни гу-гу, а то все попортите, - назидательно выговаривал он.

Маковеев, поглядывая на заснеженную поляну, косился на темный ельник. Там, картавя и гомоня, устраивались клесты. Наискосок от него, в осиннике, положив на сук ствол ружья, сидел Ковригин. Острый взгляд его прощупывал каждый кустик, каждый бугорок на поляне. Зырянов, припав по-фронтовому к земле, на малейший шорох поворачивал голову, настораживался.

Тихий морозный воздух тронул мелодичный звук рожка. Звук нарастал с каждой минутой. Маковеев разложил патроны рядками на пеньки, щелкнул предохранителем и прижался плечом к стволу старой березы. От волнения у него пересохло во рту.

Зимний день короток. За Окой, в сосняках, большим золотым пауком пряталось солнце, опутав ветви прозрачными паутинами. Над омутами лесов далекое белесое небо проросло яркой, прозрачной прозеленью.

Рожок внезапно смолк. Наступила тягучая, напряженная тишина. У Маковеева начали стынуть в валенках ноги, озноб пробирался под меховую куртку. Он терпел, старался ничем не выдать себя. На верхушку березы села стайка овсянок. Желтыми осенними листьями закачались они на тонких ветках.

"Стою как изваяние, - мысленно отметил Маковеев. - Птахи, на что глазасты, и те, должно, приняли меня за пень".

Тишину вдруг разорвал отрывистый крик и пронзительный свист. Овсянки, осыпав на его голову мелкий иней, вспорхнули, оставив на сухом сучке розовую, как клочок утреннего тумана, пушинку. И тут над низкими, запушенными снегом елочками неизвестно откуда появились серые сухие сучья. Маковееву показалось, будто они плывут на него. Так и не понял он: что это такое, пока на поляну, раздвигая кусты, не вышли лоси. Головы у них были вскинуты, раскидистые, с широкими лопастями рога едва не касались спины. Впереди стада, прокладывая путь, шел вожак. Позади стада трусили телята. Огромные, сильные звери казались необыкновенно легкими. Тонкие, стройные ноги... В лучах заходящего солнца серебристая шерсть на них отливала неугасимым бурым пламенем.

Сердце Маковеева учащенно билось. Задерживая дыхание, он поймал на мушку голову вожака, но стрелять воздержался: можно промахнуться. Решил метить в лопатку. Так будет вернее.