Николай Лохматов - Листопад

Дымареву не терпелось кое-что выведать у друга. Он украдкой покосился на сидящего позади Буравлева и как бы случайно спросил:

- Скажи, Серега, трудно без жены?

- Да ничего особого. Живу. Да и не один я. Видел - дочка у меня...

Сани, ударившись о край колеи, накренились. Буравлев не удержался вместе с подстилкой вылетел в сугроб. Лошадь подхватила и понесла под гору, к белеющей за кустами Оке.

- Держи правей, Андрюха! В полынью угодишь! - кричал Буравлев.

Сани выкатились на заснеженное русло реки. Дымарев стоял в санях и махал шапкой.

- Езжай! Я уж пойду, - и Буравлев тоже помахал ему рукавицей.

Домой возвращался тропинкой, через Красный бор. По ней рукой было подать до лесничества. Из головы Буравлева не выходила Катя. Так Андрей и не сказал о ней ни слова... Живут. Детей нарожали... Вот она, любовь-то... Занозой сидит в его сердце...

Буравлев не заметил, как вышел к усадьбе егеря, и хотел было взять в сторону, когда распахнулась калитка и навстречу ему шагнула невысокая женщина в овчинной шубе. За спиной горбился набитый мешок. По тому, как торопилась она, можно было судить, что груз не отягощая плеч.

Увидев впереди себя незнакомца, женщина свернула с тропы и тут же скрылась в густом ельнике.

- Эй, куда ты? - окликнул ее Буравлев. - Не бойся, не трону!

Но ему никто не отозвался. Он еще некоторое время стоял, прислушиваясь к тихому шепоту леса. "Знать, по целине пошла, глупая", решил он и зашагал к дороге.

От зарослей отделилась приземистая темная фигура женщины. Утопая по колено в снегу, выбралась на тропинку и заспешила к бору.

3

Чутко спали замшелые елки. Из сугробов торчали черные стволы. В лунном сиянии битым стеклом бисерились поляны. Пустынно в лесу. От легкого ветерка порой позванивали стылые ветки берез. Но вот где-то хрустнул снежок. За ним еще и еще... Из-за раскрыленного ельника высунулась острая морда Корноухого. Повертев головой, зверь вышел на прогалину. За ним цепочкой потянулась вся стая.

Волки по брюхо утопали в снежной целине. Корноухий то и дело вскидывал голову. В морозной тишине монотонно шумели сосны. Где-то в чащобе спросонья вскрикнул клест, и снова все замерло.

На пригорке стая остановилась передохнуть. Корноухий положил морду на снег. Волчица отошла несколько шагов по следу и, тоже опустив на лапы голову, зорко следила, не идет ли кто по проторенной ими тропе.

Ветер донес запах дыма и лай собак... Корноухий вскочил, задрал морду. Вся стая пришла в движение.

Волки, миновав поле, огородами ползком подобрались к крайней избе Сосновки. У изгороди они долго вынюхивали пустынную улицу. В окнах было темно. Где-то жалобно проблеял ягненок, шумно отдувалась корова. Корноухий смело пошел вперед.

Возле крыльца трусливо взвизгнула собачонка и бросилась в сени. Заскулили собаки и в других дворах. Волки ринулись через загородку во двор, лапами выбили подворотню и скрылись в глубине сарая. Испуганно шарахались в темноте овцы. Раздалось блеяние.

На все село поднялся собачий вой и отчаянный визг. Хлопали двери. Из домов с ружьями выбегали люди. Какая-то старуха колотила в заслонку: старая примета. Пусть уходят и не возвращаются больше волки.

Корноухий вылетел из подворотни с овцой и, вскинув ее на спину, бросился из деревни. А вслед - вся стая. У Черного озера тальниковая крепь, перевитая камышами, надежно укрыла их от человеческих глаз и студеных ветров. Скаля друг на друга зубы, хищники всем скопом бросились на добычу, но тут же отскочили от острых клыков вожака. Корноухий первый начал "пир".

Луна, наигравшись с верхушками сосен, словно по ледяной горке, ползла вниз. Мороз еще больше креп. Даже длинная шерсть не спасала волков от стужи. С опущенными мордами они шли по лесу. Стаю вела матерая. Позади брел Корноухий.

За логом, на бугре, матерая остановилась. От небольшой рощицы повеяло конским потом. Задрав морды, повели носами и остальные волки. Раздражающий запах прибавил ярости. Один из прибылых вырвался вперед, но тут же, поджав хвост, отпрянул назад. Железные челюсти матерой кляцнули у самой его шеи.

Установив свой волчий порядок, матерая на махах пошла через рощи. Волки оставляли на снегу глубокие темные борозды. У опушки выскочили на дорогу и наперегонки кинулись за подводой.

4

Укутавшись в тулуп, Дымарев дремал. Луна роняла на землю бледно-голубые полоски, рябила снег. Лошадь топтала их и никак не могла затоптать. Вдруг лошадь всхрапнула и, кусая удила, понеслась по ухабистому зимнику.

Дымарев сразу смекнул, в чем дело, выхватил из саней ружье и, не целясь, нажал оба курка. Вырвавшийся вперед переярок споткнулся, проехал юзом по накатанной дороге и повалился на бок. Стая резко затормозила, закружилась на месте. Корноухий, яростно щелкая зубами, ринулся за санями, но, наткнувшись на убитого переярка, отскочил в сторону и быстро стал отдаляться.

Только в деревне лошадь успокоилась. Поставив ее в конюшню, Дымарев пошел к избе завхоза. Несколько дней назад у них пала больная кобыла. Он хотел сказать ему, чтобы тушу лошади начинили стрихнином и вывезли за село в лощину.

5

По глухим вечерам, когда лес окутывали плотные сумерки, Корноухий по узкой тропинке выбирался на притоптанную поляну и до звезд засиживался на ее середине, прислушиваясь к далеким звукам. К нему подходили молодые волки, рассаживались к центру спинами и, задрав кверху острые морды, тоскливо выли.

Были дни, когда голодная стая безрезультатно бродила по пустынному лесу. И тогда она пересекала Оку и выползала на бугор, откуда хорошо была видна Сосновка. Вокруг было мертвенно тихо. Мороз жег бока, цепко хватался за грудь.

Корноухий, задрав кверху сухую, побелевшую от инея морду, подавал голос. Тягучий, пронизывающий звук потрясал литой, леденящий воздух. Его подхватывала матерая, еще более пронзительно, нетерпеливо. Тонко и визгливо подтягивали молодые волки. Переливаясь и нарастая, над снежной равниной лилась зловещая, заунывная волчья песня.

К утру, разгоняя туманную морозь, ветер донес запах лошадиного трупа. Корноухий, втянув в себя раздражающий аппетит воздух, грозно зарычал. Первым, озираясь по сторонам, медленно подался к лощине.

За ним потянулась вся стая. С остановками, прислушиваясь к каждому шороху, волки приблизились к приваде. Осторожно обошли ее, вынюхивая следы.

К запаху мяса примешивался еще запах, который настораживал и пугал их. Но голод был так мучителен, а соблазн так велик, что один из прибылых не выдержал, в несколько прыжков очутился возле лошадиной туши и с остервенением начал ее рвать. Вслед кинулись и остальные волки. Под зубами захрустело твердое, как камень, мясо. Острые клыки задробили кости.

Когда от туши остались одни лишь кости, стая, отяжелев от сытости, залегла передохнуть. Губительное мясо распирало желудки, отзывалось болью. Переярки взвизгивали, перевертывались на спины, судорожно сучили скрюченными лапами. Роняя на снег желтоватые сгустки пены, прибылые слепо тыкались друг в друга лбами, злобно рычали, скаля зубы, падали с остекленевшими глазами.