Николай Лохматов - Листопад

Он решительно пошел на огонек.

2

Зырянов выломал крепкий, увесистый сук и направился к крыльцу. Со злобным, задыхающимся лаем на него бросилась огромная собака. Размахивая дубинкой, он осторожно продвигался к избушке. И чем дальше шел, тем ожесточеннее наступал на него Барбос.

На крыльцо вышел Прокудин, держа наготове двустволку. Увидев отбивающегося от собаки человека, спросил:

- Эй, кто там?

- Свои, - сипло отозвался Зырянов.

- Чего в такую поздноту шляетесь?

- Хотел с тобой поговорить, - срывающимся голосом пояснил Зырянов. Да ты хоть бы убрал своего волкодава!

Старик осклабился:

- А я тебя не приглашал. Значит, нечего и шердобашничать. - Он, отозвав собаку, опустил к ногам приклад ружья. - Ну, проходи, что ли, раз явился. Собака не тронет.

Все еще не выпуская из рук кола, Зырянов с опаской приблизился к крыльцу.

- О-о! Старый приятель! - с насмешкой протянул Прокудин, узнав наконец по жердистой фигуре путевого обходчика.

- Я пробираюсь в Ольховку.

- В Ольховку? - с недоверием уставился на него старик. - Да ты не в ту сторону путь держишь. Отсюда до нее верст пятнадцать будет.

- Знаю, что не в ту. Всюду мосты поснесло. Думал, через Жерелку перейду.

Прокудин, смягчившись, предложил:

- Что мы здесь стоим, зайдем к свету.

- Ты бы мне дал пилку - сосну свалить. Так-то не перебраться.

- Это что за сосну?

- Да ту, что сошла к воде.

- Никакой ты пилки не получишь! - зашумел старик. - Более ста лет ее не трогали. Ишь ты, заявился!..

Проснулись в клетках снегири. Забили крыльями. Под кроватью, должно быть во сне, хрипло гаркнула галка. Зырянов ненавистным взглядом окинул сгорбленную фигуру лесника и, не скрывая раздражения, крикнул:

- Чурбан ты, а не человек! Птичек держит, божьим старцем прикидывается... А тут сын умирает!

- Если пришел ругаться, то убирайся отсюда, не то Барбоса крикну. Он сразу тебя направит куда надо.

В сенях завозился, зарычал волкодав.

Зырянов с опаской поглядел на дверь.

- Говорю тебе, у меня сын умирает...

- Врешь!.. - гаркнул старик.

В глазах Зырянова поплыла печь, лавка у окна, куда-то опрокинулась горящая на столе лампа. Под ногами закачался пол. Схватившись руками за стенку, он не удержался, грузно сполз на колени.

- Ты что? - всполошился Прокудин.

- Сухота. Горечь во рту.

...Зырянов смутно помнил, как, обжигаясь, пил чай с малиной, как, раздевшись, натягивал на себя сухое белье старика. Лишь ощутил холод чистой постели - и, зябко пожав плечами, провалился словно в пропасть.

- Угораздило же тебя, черта долговязого! - ворчал старик.

В бреду Зырянов слышал стук топора, визг пилы и грохот упавшего дерева. А рядом перед сваленной сосной бушевала, водоворотила беснующаяся Жерелка. А над этим стремительным, бурлящим потоком по мокрому стволу, сгорбившись, шел человек. Волны захлестывали дерево, холодным языком лизали его ноги. Вот-вот захлестнет ледяной поток и унесет в Оку, как все, что мешает ему на пути.

3

Зырянов открыл глаза. В окна цедился сумрачный свет. По стеклу барабанил мелкий дождь. Зырянов хотел оторвать голову от подушки и не смог. "А как же Митя? - кольнуло его. - Что с ним теперь?"

Он отбросил одеяло, чтобы встать. Но тяжесть в теле крепко пригвоздила к постели. Воспаленным взглядом он окинул избушку. Из клетки на него черными точками глаз уставился снегирь. Он словно говорил: "Что, попался!"

Зырянов схватил со стула ложку и хотел было запустить в него. Но дверь в сторожку открылась, у порога в мокром плаще стоял Прокудин.

- Ну и задал ты мне жару, - незлобиво проворчал он. - Всю ночь колобродил.

- Что, плохо мне было? - Зырянов откинулся на подушку.

- Лежи, - сказал добродушно старик. - С Митей твоим все в порядке. Лежи.

И Прокудин, улыбаясь, потрогал Зырянова за плечо.

- Да ты не лотоши, мил человек. Был я у твоего Мити и лекарство ему снес. На поправку пойдет. Сейчас чайку вскипячу.

По небритому лицу Зырянова расплылся румянец. Он отвернулся к стене и долго лежал с закрытыми глазами.

В самоварной трубе выло пламя. Над крышей, жалуясь, тихо шумели промокшие ели. Где-то в чаще надрывалась ворона. Зырянов впервые подумал, что вот как получается в жизни. Почти рядом живешь с человеком, встречаешься с ним, враждуешь, видишь в нем одно только плохое, а, выходит, он совсем не такой.

- Ты что там примолк? Спишь, что ли? А может, худо?

Зырянов не отвечал.

Старик налил в стакан чаю, насыпал туда сушеной малины и сахару и, размешав все это ложкой, поднес к постели:

- А ну-ка, хвати... Сразу хворь пройдет. Старинное лекарство. Бывало, в детстве нас таким напитком мать лечила. Напоит, закутает одеялом - и лежи. Тут тебя пот и прошибет. Рубашки хоть выжимай.

Зырянов, преданно, по-собачьи взглянув на старика, глухо, срывающимся голосом проговорил:

- Прости меня, отец. Виноват перед тобой. Как сукин сын виноват.

Прокудин, сощурив глаза, удивился. Что это он? Совсем занедужил мужик.

- Плохо о тебе думал. Лютой злобой кипел, - продолжал исповедь Зырянов. - Не раз петуха красного собирался пустить под сторожку. Да, как видно, бог отвел...

- Ты сначала выпей мою настойку, - поняв наконец, в чем дело, предложил старик. - Душа-то лучше отойдет.

- Простить себе не могу, - каялся Зырянов. - Мимо учил не щадить ни зверя, ни птицу, а он другой - все бережет, каждую травинку ему жалко...

- Видать, сын-то не в отца пошел, - насмешливо вставил Прокудин.

- В том-то и дело, не в отца. Весь в мать. Та пойдет в лес, цветка не сорвет. Разве можно, говорит, губить такую красоту?

Растопырив крылья, из-под кровати вышла галка. Уставясь на Зырянова, стала покачивать головой, словно осуждала его.

Зырянов залпом выпил малиновый густой чай.

- Не казни меня, отец, - тяжело дыша, снова заговорил он. - Я перед тобой, как перед богом, каюсь.

Старик снял с гвоздя чистое полотенце, не спеша вытер ему лицо.

- Ты этой мокроти не бойся, мил человек. Хворь выходит.

В серых подвижных глазах Зырянова блеснули слезы.

- Рос я в жизни один. Родителей едва помню. Отец погиб в первые дни войны. Потом пришли немцы. Офицер хотел тронуть мою мать. Она ударила его. Гитлеровец выхватил пистолет и выстрелил прямо в грудь. Что вспоминать! Не был бы жив я, если б не подобрали соседи. Никого у меня нет. Один Митя, люблю его, ох как страшно люблю...

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Буравлев и Ковригин, споря, стояли друг перед другом и порывисто размахивали руками.

Каждый старался доказать свою правоту.

- Тебе русским языком сказано: сажать тополя! А ты?.. - горячился Буравлев. - Воспользовался, что отъехал, и давай на свой манер. Скажи, пожалуйста, кому мне теперь доверять?

Ковригин прислонился плечом к косяку двери:

- Да ты не расходись, - он старался взять рассудительностью. Послушай лучше. У нас полно полян. Из года в год не выкашиваются. Ты представляешь, сколько там накопилось перегноя. Их надо засаживать деревцами. А вот болота обсаживать - абсолютно не к чему, да еще тополем. Мало у нас всякого барахла растет.