Сергей Лукницкий - Начало Водолея

Моисеев замялся. Ему самому таких баночек надо было штук восемь, чтобы утолить жажду.

-Между прочим. Банку из-под пива, прежде чем выбросить, должно сжать. Вот так. - И Нестеров показал, как это надо сделать.

-Зачем это? - спросил Моисеев.

-Потому что американцы - рациональные люди. Этим действом они преследуют сразу четыре цели. Во-первых, смятая банка занимает меньше места в корзине мусорщика. Во-вторых, сминая банку, вы тренируете свою руку, в-третьих, вы восстанавливаете кровообращение, ведь как-никак в пиве содержится некая доза алкоголя.

-А в-четвертых? - спросил раздосадованный чужой мудростью Моисеев.

-А в-четвертых, ломая что-то, вы снимаете с себя стресс, напряжение. Ведь известно, что разрушать приятно, вот вам и представлена эта микровозможность

-Интересно, - сказал Моисеев.

И разговор еще после этого долго продолжался на тему, как снимать стрессы.

Поскольку по социальным признакам американцы считают меня своим врагом, - проговорил ни к селу, ни к городу ответственный секретарь, - почему бы им не отдать мне свой ужин?

Нестеров тоже помнил эту пословицу. Заканчивающуюся словами: "ужин отдай врагу", но надо было говорить дело.

-Между прочим, - объявил вдруг полковник на самом интересном месте, когда Моисеев уже было, собрался идти заказывать в ателье боксерские груши с изображением ненавистных ему демократов, чтобы дома бесстрашно снимать с себя стрессы, - между прочим, вы летите сегодня, в Москву, дальнейшая часть приключений будет совершена мною одним.

-Как в Москву? - обиделся Моисеев. Вспомнив, что сегодня утром он тайком от Нестерова снова заходил в кафе, где продавалось молоко, обнаружил там и мороженое и насчитал его триста семьдесят девять видов.

-В Москву, - повторил Нестеров.

Тут-то Моисеев проявил твердость.

-Нет, - сказал он.

-О`кей, - сказал Нестеров и сам же своему "о`кей" рассмеялся, и даже еще больше, чем моисеевскому "сиксти-сиксти", - только давайте теперь договоримся: командировка ваша закончена, началась оперативная работа.

Моисеев после своего торжественного "нет" на секунду приуныл, но промолчал. Оперативная работа ассоциировалась у него с рубрикой в газете о том, что на этой работе часто гибнут оперативники.

Но отступать было некуда. Моисеев потрудился и оглянулся. Прямо за сквером, где велась беседа, стоял дворец, на котором полыхал полосатый американский флаг.

А Нестеров, прекрасно понимая своего собеседника и тоже зная о том, какое именно здание находится за их спинами, не оглянулся, но сказал значительно:

-В общем, если вы остаетесь, вам придется совершить преступление. Вы, кажется, об этом мечтали.

Моисеев оживился.

-Убить президента США? - тоном любимой наложницы спросил он, рассудив, что это принесет ему больше славы, чем пресловутая "Начало Водолея".

-Нет, угнать самолет, - сказал серьезно Нестеров.

-Я готов, - сказал Моисеев, снова уверенный в том, что это шутка. Ему даже показалось, что сейчас к ним подойдет человек в штатском и предъявит удостоверение как минимум старшего шпиона.

-Сегодня в пять часов вечера, - словно не замечая его состояния. Сказал Нестеров, - мы летим в Южную Америку.

-Очень хорошо, и что дальше? - спросил Моисеев, думая, что прогулка все-таки продолжится бескровно.

-А дальше - в Южную Америку попаду только я один, а вы за пособничество мне будете арестованы... Вы пишите книги? - вдруг спросил он. - Если пишите, будет прекрасный материал.

Моисеев писал всю жизнь одну и ту же книгу и, посчитав Нестерова ясновидцем. Поскольку только что о ней вспомнил, все-таки сообщить Нестерову ее название постеснялся.

-Но ничего страшного, месяца через три вернетесь в Москву, я послал шифровку в Управление, вас выручат.

-А что я должен буду все-таки сделать - убить летчика? Как я могу угнать самолет?

-Вам бы все только убить. Все будет иначе. На высоте полторы тысячи метров вы просто откроете люк самолета, а я выпрыгну.

Моисеев побледнел. Он, конечно, готов был оказать содействие своей стране, более того, он считал себя ее патриотом, но проявить свой патриотизм думал все-таки не так, не таким дорогим для жизни способом.

-Да не бойтесь вы, раз согласились. Объясняю. Мы полетим на пассажирском самолете, наши службы посодействуют, чтобы в нижнем салоне почти не было пассажиров; а как открывается люк, мы сейчас с вами увидим в одном интересном месте, вы потренируетесь. Это отсюда недалеко, но если мы зайдем в молочное кафе, то идти придется долго.

-А парашют? - вдруг вспомнил Моисеев, пропустив кафе мимо ушей.

-Парашют будет ждать меня в сортире, как раз возле выходного люка, я тоже потренируюсь, потому что вся операция должна будет занять четыре-пять секунд. Кстати, вот ваш паспорт, виза и билет, как видите, я не сомневаюсь в вашем согласии и все сделал заранее.

-Спасибо, - восторженно сказал Нестерову Моисеев. Договор скрепили рукопожатием.

...Это была вторая сигарета в жизни Моисеева (первую он выкурил двенадцать часов назад на инструктаже и потому уже знал, как это противно).

Тем не менее, точно в указанное Нестеровым время он спустился в нижний салон для курящих, где в самом деле находилось не много пассажиров, уже закашлялся от табачного дыма, подошел к входному люку и стал рассматривать многочисленные на нем надписи. Как и было предписано, он достал из кармана сигарету и стал ее неловко прикуривать. В этот момент у него даже создалось ощущение, что самолет резко затормозил в воздухе.

Курить он не умел, но по сценарию надо было делать вид хотя бы, что ты затягиваешься, иначе наблюдатель, если таковой и был - а он наверняка был, потому что здесь все просматривается и прослушивается, - мог усомниться в истинных причинах такого вот здесь моисеевского торчания.

Моисеев отчаянно затянулся сигаретой. Нет, на этот раз он не закашлялся, но ему, как всякому некурящему, тотчас же стало нехорошо.

Мгновенно онемела одна половина лица и рука. И это продолжалось несколько секунд. Нестеров как раз в это время прошел в уборную.

До конца операции оставались мгновения. Но вдруг перед самым Нестеровым в уборную впорхнула какая-то блондинка, и Моисеев еле справился с собой, чтобы ее оттуда не начать вытаскивать. Правда, к счастью, у нее там было, вероятно, не много дел, и она вышла быстро. Нестеров немедленно занял ее место.

А Моисеев, повинуясь инструкции, стал открывать входной люк самолета. И сделать это было ему почему-то даже проще, чем на учении. Он уже знал, что едва только прикоснется к рукояткам, как сработает сигнализация, знал и о том, что его арестуют и продержат сколько-то недель в тюрьме. Но он верил Нестерову и знал, что в конце концов его выручат.

И на все это он был готов во имя той идеи, в которую верил и ради которой прожил шестьдесят два года, семь месяцев и двадцать один день.