Константин Станюкович - Равнодушные

И теперь посещение Тины нисколько не обрадовало его. И ему нечего было сказать той самой девушке, которую, казалось, он так любил, что мысль о потере ее ласки привела к выстрелу. Здоровый, полный сил, он считал близость с Тиной высшим для себя счастием и клялся у ее ног в своей любви. Теперь же, больной, лишенный сил и полный эгоизма жизни, он не только равнодушными глазами смотрел на свежее, румяное, хорошенькое ее лицо, на ее колыхавшуюся грудь, на ее маленькие белые руки, которые он так любил целовать, но смотрел с затаенной враждебностью, и, глядя на нее, как на виновницу того, что произошло, он мысленно обвинял своего «ангела» в чувственной распущенности, в цинизме ее теории «приятных ощущений» и находил, что она бессердечная эгоистка, думающая только о себе, о своих наслаждениях. Из-за нее он перестал читать, заниматься… Из-за нее он забыл обо всем и только каждый день ожидал ее, чтобы проводить часы молча в горячих поцелуях, после которых она уходила, по-прежнему смеющаяся над его восторженностью.

Обвиняя и презирая Тину, по обычаю большинства мужчин, за то, что она была близка с ним и отказывала выйти за него замуж, и за то, что она его любила «низменно», ради «приятных впечатлений», а он, напротив, возвышенно и благородно, Горский с наивным легкомыслием забывал, что и он сам, как и Тина, на практике осуществлял теорию приятных ощущений, хотя и прикрывал их сентиментальными фразами и клятвами. Он словно бы не понимал или боялся понять, что и его любовь, с которой он носился, считая ее чистою, глубокою и сильною, была таким же односторонним влечением. Недаром же она так скоро завяла при первом же испытании — как только заглохла страсть в больном человеке и инстинкт самосохранения поглотил все его существо.

И, однако, он считал себя правым. Он разлюбил, потому что она оказалась не такою, какою он ее хотел видеть. Он был жертвой. Он чуть не погиб из-за нее.

И оба они — еще утром опьяненные поцелуями — в этот вечер чувствовали взаимную враждебность, но оба считали нужным скрыть ее и притворяться, чтобы не обидеть друг друга.

Тину поразило это равнодушие к ней. Сама равнодушная к Горскому, она втайне сердилась, что он больше не ее верноподданный раб.

Несколько секунд длилось молчание. Горский закрыл глаза.

Наконец Тина спросила:

— Быть может, вы хотите спать, Борис Александрович?..

— Да… Вы меня извините… Я устал…

— Завтра я вас опять навещу.

— Зачем вам беспокоиться, Татьяна Николаевна.

— Беспокойство небольшое…

— Все-таки… И вам будет скучно с больным… — И он не без усмешки прибавил: — Ведь здесь вы не найдете приятных впечатлений… Одни только тяжелые…

— Это что — упрек?

— Мне не в чем упрекать вас…

— Ну полно, полно, не сердитесь, Борис Александрович, и простите, если считаете меня виноватой… Останемся друзьями. А пока до свиданья — до завтра. — Покойной ночи.

Тина кивнула приветливо головой и торопливо ушла к двери.

— Послушайте, Татьяна Николаевна! — окликнул ее Горский.

Тина остановилась.

— Знаете ли, о чем я вас попрошу?

— О чем?

— Не приходите больше ко мне!

— Я больше не приду! — сказала Тина,

И вышла из комнаты оскорбленная.

В столовой она увидала сестру Горского, Веру Александровну Леонтьеву, и с ней студента Скуратова. Они обменялись холодными поклонами.

— Едем, Инна!

— Что ж вы так недолго посидели у Бориса Александровича? — спросила сестра.

— Боялась беспокоить больного. Прощайте!

Когда сестры надевали при помощи сиделки своя шубы, к Тине подошел Скуратов и, пожимая ее руку, сказал более ласковым тоном, чем говорил раньше:

— На два слова, Татьяна Николаевна.

И, когда Тина отошла с ним в сторону, студент таинственно проговорил:

— Когда можно принести вам маленький пакет от Бориса Александровича?

Молодая девушка догадалась, что это ее несколько писем, и обрадованно ответила:

— Завтра после десяти часов утра. Благодарю вас, господин Скуратов.

И сама тронула ему руку и крепко пожала ее.

— Я вас до извозчика проведу. Позволите?

— Будем очень благодарны… Инна!.. Представляю тебе… Ваше имя? — обратилась молодая девушка к студенту.

— Виктор Сергеевич…

— Виктор Сергеевич Скуратов. Он принес известие о Борисе Александровиче.

Инна протянула руку.

Они втроем спустились и вышли на двор.

Мороз был порядочный. Инна Николаевна обратила внимание, что студент был в летнем пальто, и просила не провожать их.

— Вы простудитесь…

— Я привык… не беспокойтесь.

Он проводил дам до извозчика.

— А вы долго еще останетесь в больнице? — спросила Инна Николаевна.

— До утра. Мы с Верой Александровной будем по очереди дежурить у Бориса Александровича.

— Разве он так опасен?

— Врачи надеются… Но сестра не хочет оставлять его… Прощайте!..

— Ну, извозчик!.. Пожалуйста, скорей поезжай домой! — нетерпеливо проговорила Тина.

— Постараюсь, барышня.

Извозчик погнал лошадь. Прозябшая на морозе, она пошла крупной рысью.

Очутившись на воздухе, далеко от больницы, Инна Николаевна облегченно вздохнула. Сознание, что она здорова, было теперь ей особенно радостно после посещения больницы.

— Ты что же, в самом деле, так мало посидела у Бориса Александровича? — спросила Инна Николаевна.

— Не к чему было дольше сидеть.

— Но было объяснение?

— Слава богу, никакого. И какие объяснения?. Человек сделал глупость — довольно и этого!

— Он, конечно, обрадовался тебе?

— Напротив… Сказал, что хочет спать, и просил больше не приходить. Не угодно видеть! — усмехнулась Тина.

— Это что значит?

— Точно ты не знаешь этих господ, уверяющих в какой-то особенной любви?.. Меня, конечно, считает виноватой, что стрелялся… Неблагодарное животное! — резко прибавила Тина.

Обе примолкли.

Инна Николаевна вспомнила о Никодимцеве. Вот этот человек действительно любит. И при мысли, что она его потеряет после своей исповеди, ей сделалось грустно. Она чувствовала, что привыкла к нему, что он ей дороже, чем она думала. И он, конечно, этого не понимает…

«Даже умные мужчины бывают глупы!» — мысленно проговорила она.

— А знаешь что, Инна?

— Что, милая?

— Я все-таки за Гобзина не выйду замуж! — по-французски сказала она.

— Я в этом не сомневалась…

Извозчик остановился у подъезда. Тина отдала ему два рубля, и сестры поднялись наверх. У молодой девушки был свой маленький ключ, которым она отворила двери.

Они прошли к матери. Та еще не спала и сидела за книгой в своей новой маленькой комнате.

— Хорошо ли прокатились, милые мои? А папа груш привез… Отличные… Кушайте…

Сестры просидели несколько минут у матери, съели по груше и, простившись, разошлись по своим комнатам.