Николай Наумов - Святое озеро

— Но ведь тебе же не нужно озера, ты сам сказал!

— Когда я говорил тебе это? Разве уж не решено было меж нами, что озеро будет обчее наше, а?

— Сейчас говорил ты мне! Припомни свои слова, не волнуйся! Минуты не прошло еще, как ты сказал мне, что и лета тебе не дозволяют этим делом орудовать… и что тебе не хочется меня обижать — брать половину дохода себе!.. чтоб я владел озером один, а тебя уволил… что ты и касаться к нему не хочешь!

— А… а… если… я, может быть… того, пытал твою душу, говоря эти слова, — заикаясь ответил он.

— Милый друг, ты и не сердись на меня, — переменяя тонна суровые ноты, заговорил Петр Никитич, — я когда продавал озеро Калмыкову, то так и думал, что ты согласился взять озеро за себя ради шутки, просто только испытывая меня. Вишь ведь ты какое чадо: у тебя на дню семь пятниц, ты сейчас скажешь слово, да тут же и отопрешься. Мог ли я надеяться, посуди, что, когда уж все дело будет обделано, ты снова не откажешься от озера? Оно так и вышло! Вот почему, когда подвернулся подходящий покупатель, я и согрешил пред тобой — продал его… прости!

— Разорил ты меня… разорил… Помни ты это! — опустившись в изнеможении на сундук, хриплым голосом ответил Харитон Игнатьевич.

— Чем я тебя разорил? Разве деньги ты дал мне, а?! Ты и векселя не хотел давать, вспомни-ко хорошенько!

— Я б те наличными выдал.

— Так бы и говорил тогда, когда я предлагал тебе озеро, а ты тогда только без пути ломался надо мной. Шутки шутил да ругал меня… а?

— Ладно, коли ты со мной так поступил, так и я тебе друг буду, услужу… не увидит твой Калмыков озера! — снова вскочив с сундука, крикнул Харитон Игнатьевич.

— Почему не увидит? Ведь ты читал приговор… Теперь уж все кончено, теперь уж озеро в моих руках.

— Завтра же в волость поеду… и все твои умыслы мужикам раскрою, — горячился Харитон Игнатьевич, то садясь на сундук, то снова вскакивая с него и поминутно поправляя поясок на рубахе, который, казалось, стеснял его.

— О-о-о! Поезжай, голубчик, и говори, что хочешь… Тебя ведь знают там! Спроси-ко прежде, кто еще твоим словам веру даст, а?

— Мы и повыше пойдем… уши-то и у начальства есть.

— Иди! Я не больно боюсь, не из трусливых! Только кто про кого более поведает начальству, посмотрим! А я тебе вот что скажу, Харитон Игнатьевич, — отрывисто и бледнея продолжал Петр Никитич, — ты со мной так не разговаривай, я не люблю… Ты, брат, помни, что коли дело на ссору пойдет, то мне стоит только сказать кой-кому два-три словца, и ты затанцуешь на аркане. Слышал?

— Ты… ты… ты… что ж это взъелся-то на меня? Разве… я… я… обидел тебя чем? — заикаясь и бледнея, произнес Харитон Игнатьевич. — Я… я… кажись, любовно с тобой…

— Если любовно жить хочешь со мной, так и делай любовно, а обидных намеков да шуток не выкидывай! Я ведь уж не ребенок… школ-то много прошел, а ты еще не учен, помни это! Если ты мне когда-то кусок хлеба бросал, как собаке, так уж я тебе втрое за него заплатил, и мы квиты… Слышал?

— Я… я… я… я, вот те Христос! Да ты выпей мадерцы-то, полно… полно тебе. С чего ты взъелся? Да я… первый друг… Неуж ты не знаешь меня?

— Знаю!

— Слава тебе господи, какие дела-то обоюдно вершили с тобой, вспомни! Нам ли ссориться, да выпей ты, ну… ну… Экой какой ведь ты кипяток: я с тобой в шутку, а ты все в щеть да в щеть.

— Пиши сейчас вексель на пятнадцать тысяч!

— Писать? А Калмыков-то как же?

— Пиши, если говорят тебе! Если ты со мной шутил, так и я с тобой пошутил! — сердито ответил Петр Никитич, подавая ему заранее приготовленный им вексельный лист.

— Хе-хе-хе-е! Так вот оно что, ты пошутил! А я-то было испугался. Ах ты боже мой, даже ровно душу-то захолонуло! Ну… ну давай напишем! А не то, может, завтра бы утречком написали, а? Теперь бы поговорили на мировой-то, а? Да выпей ты. Ну, поцелуемся не то.

— Для чего же целоваться-то?

— Ну… ну, уважь, я вот хочу закрепиться с тобой!

— Умойся поди прежде, а то посмотри на лицо-то, точно его кто в масле поджаривал, — насмешливо ответил Петр Никитич.

— Вот уж ты и грубишь! Позволь тебе только на ноготь наступить, так уж ты всю ступню отдавишь, сейчас зазнаешься! — обидчиво отозвался Харитон Игнатьевич, отирая лицо полотенцем. — На себя-то бы прежде оглянулся, хорош ли! Дай-ко вот тебе капитал-то, хе-хе-е… нос задерешь превыше Ивана Великого.

— Оба хороши будем, нечего сказать! Пиши же вексель, — настойчиво повторил Петр Никитич.

— Что так приспело тебе? Не убежит! Я вот еще подумаю, писать ли, кабы еще какого обману не вышло.

— Харитон Игнатьевич, я не шутя говорю тебе: брось ломаться! Слышишь? — крикнул, выходя из себя и поднимаясь с сундука, Петр Никитич. — Не доводи меня до греха.

— Оо-о! Ну, а что ты сделаешь мне, что ты стращаешь-то меня?

— Даешь вексель или нет?

— Хе-хе… а ты вот испей мадерцы-то, побалуй меня, старика. Ведь я тебе в отцы гожусь по летам-то, — ты бы это вспомнил, Петр Никитич. Мне уж, коли чего я не по ндраву сделаю, и простить бы можно. Ну, ну, уж коли ты неотвязный такой — изволь, напишу. Где у нас чернильница-то? Перо-то еще есть ли? — говорил он, вставая и намереваясь выйти из комнаты.

— Сиди, не хлопочи, у меня все есть, — ответил Петр Никитич, вынимая из портфеля глухую дорожную чернильницу и гусиное перо, вложенное в пакет, в котором лежал приговор.

— Запасливый же ты, хе-хе… — ответил Харйтон Игнатьевич, надевая круглые очки в толстой серебряной оправе.

Писание векселя под диктовку Петра Никитича шло очень долго. Харитон Игнатьевич поминутно облизывал перо губами; выводя буквы, поводил и языком по направлению пера, кряхтел и вздыхал, точно нее на плечах тяжесть, превышавшую его силы. Лоб и щеки его лоснились от пота. Наконец, окончив писать, он вздохнул и, поплевав на пальцы, потер руку об руку.

— Теперь все по форме? — спросил он, когда Петр Никитич, прочитав вексель, бережно сложил его и опустил в карман.

— Все по форме, — ответил Петр Никитич. — Только завтра утром сходим засвидетельствовать его к маклеру.

— Ну и слава богу, что он управил нас! Теперь уж, стало быть, мы неразрывны с тобой? — спросил он.

— Не отцепишься, если б и захотел! — с иронией ответил Петр Никитич.

— И отцепляться надобности не вижу… Ну, выпьем же для почину дела… Давай нам бог жить без греха… любовно… да добра наживать… — торжественно произнес Харитон Игнатьевич. Они крепко обнялись и поцеловались, завершая дело. Харитон Игнатьевич позвал и Дарью Артамоновну, одетую ради приезда гостя в шелковый шугай, и заставил ее тоже поцеловаться с Петром Никитичем. Заздравная рюмка обошла их поочередно. За ужином развеселившийся Петр Никитич рассказал собеседникам о проделке своей с крестьянами. Харитон Игнатьевич хохотал, слушая его, и время от времени острил, ио под конец задумался.