Георгий Марков - Сибирь

Вернулся оттуда с охапкой покупок. Показывая их, увлеченно перечислял.

- Сапоги обеднешные. С отцом на двоих. Кусок бумазеи на бельишко. Ботинки матери с резинкой. Вот полушалок тетке Домне. Сама она велела. А вот смотри-ка еще чего себе приглядел... - Никифор быстро-быстро напялил на себя плисовую поддевку. - Ну, чем не купец? Только бы еще бизоновые сапоги. Попадались!

Да дорого, холера их забери! Как, Поля, нравится тебе моя покупка?

Сказать по совести, Поле покупка мужа совсем не нравилась. Ну зачем ему эта плисовая поддевка? Хватит того, что в такой же ходит сам Епифан Корнеич. Но тот торговец, коммерсант, ему, как говорится, по Сеньке и шапка, но зачем такая одежка Никифору? Поля не понимала этого.

- Ты случайно ее не у гребенщиковского приказчика купил? Помнишь, такой молодой, с бородкой? - Поля сказала это с иронией в голосе, но Никифор не - уловил ее насмешки.

- И старший приказчик в такой же ходит. Помнишь? Никодим Семеныч зовут его. - Никифор бережно, испытывая наслаждение, погладил поддевку широкими ладонями, довольным голосом заключил: - Гляди, и мы в люди выйдем.

Он скинул поддевку, собрал все товары в охапку и так же быстро, перескакивая сразу через несколько ступенек, унес все это матери.

- Ну, как там в городе-то? Как там люди живут? - спросила Поля, когда Никифор вернулся.

- Голодуха, что ли, их давит! На базаре любой съестной товар берут чуть не в драку. За ценой не стоят. Обругают, а возьмут... Я-то, Полька, коммерцию одну сварганил. Научил меня Аркадий, сын колпашевского купца Серикова. Ну, пройдоха парень! Ну, до чего ловкий! Он тоже, как и я, с рыбным обозом пришел. У него четырнадцать подвод, а у меня двенадцать.

На постоялом вместе мы оказались. Спрашивает меня:

"Ну что, Никишка, сколько коробов затыришь? Один или два?" А я-то, как неразумный, не могу его понять.

"О чем ты говоришь, Аркашка?" - "Как о чем! О собственной выгоде, о личном капитале, - говорит. - Неужели, - говорит, - все короба с рыбой томским купцам-гужеедам сдашь?" - "А как же, - говорю. - Так отец велел". - "Ну и дурак ты! А усушка-утруска бывает? Сколько за дорогу одни крысы изгрызут, воры на постоялых повытащат! Давай оставим по одному коробу, продадим на базаре вразновес. Знаешь, как сейчас рыбу хватают! Не успеешь оглянуться, а короба нету.

О себе-то тоже надо думать! Да и погулять в городе немножко надо. В трактир сходим, к барышням". - "Я женатый, - говорю, - к барышням иди один, а насчет личного капитала подумаю". Ну, отвели мы обозы купцам на склады, а по одному коробу оставили... Ты знаешь, Полька, назавтра поехали мы на базар, и я раньше Аркашки все расторговал... Выручил... Спрятал... Не обеднеют отец с матерью... Начнем свое дело, как раз и пригодятся... Ты не смотри, что я смиренный, я тоже смекалистый, не хуже Аркашки...

Никифор посадил Полю к себе на колени и говорил шепотом, в самое ухо, говорил без умолку и со страстью.

Поля не узнавала Никифора. В течение всего рассказа у нее было желание повернуть лицо и посмотреть ему в глаза. Поле казалось, что они блестят у него, как у лихорадочного, но что-то ее удерживало, может быть, именно этого блеска она втайне и не хотела видеть сейчас и, больше того, боялась убедиться в том, что глаза его таковы.

- Сам теперь ходить с обозами буду. Два раза нынче еще схожу... Я уж с Аркашкой обо всем договорился... Ну, знаешь, парень!

- Да долго ли вы будете керосин-то жечь попусту? - вдруг послышался голос Анфисы, и в пролет лестницы свесилась ее взлохмаченная, с распущенными косами голова.

- Сей миг погасим, маманя! - пообещал Никифор и, вытянув шею, дунул в пузатое стекло лампы.

Ощупью они перешли в комнатку под лестницей, улеглись на свою кровать.

- Тосковал хоть обо мне, Никита? - спросила Поля. - А я все ждала тебя, ждала. Дни на пальцах считала. И получалось, что приедешь ты не сегодня, а через три дня, в пятницу.

- Уж больно забот много с обозом идти.

Поля ждала от Никифора каких-то других слов, каких именно, она и сама, должно быть, не знала... Все между ними было вроде как прежде и все же как-то иначе. И в эти минуты вдруг в ней родилось подозрение: да один ли Аркашка ходил в трактир-то и к городским барышням? Не сговорил ли он на это своего нового, безвольного дружка Никифора Криворукова... Эта мысль обожгла Полю огнем и тут же бесследно улетучилась, не оставив о себе никакого следа.

Теперь Поле предстояло рассказывать о своей поездке. Никифор слушал ее, и многое показалось ему забавным. Он никогда не подозревал, что у отца имеется тайная книга, в которой есть записи и о его, Никифора, расходах.

- Зачем ему такая книга? Мамина голова лучше книги на учете все держит, - посмеявшись, сказал Никифор.

Потом Поля вспомнила приезд на заимку Марфы Шерстобитовой. Ей тяжело и стыдно было рассказывать об отце мужа, но она все-таки рассказывала. Никифор раза два перебил ее какими-то малозначащими вопросами.

- Смотри ты, какой рысак батя! А я-то думал, притомился он за бабами бегать, - сказал Никифор, дослушав Полю до конца.

И только всего! Поля боялась, что ее рассказ о Марфе вызовет в нем какие-то острые чувства. Ведь он мог оскорбиться наконец за мать свою. Но нет, ничего этого не произошло! Поля молча уткнулась в подушку, поворотив голову от него. Никифор, по-видимому, почувствовал ее состояние:

- Не переживай ты за него, Полька! Тетка Домна говорит, что он сроду бабником был. И на матери-то, сказывают, женился потому только, что куш с ее отца добрый содрал. Одно слово, кобель.

Поля приподнялась на локоть:

- Что ты, Никита? Разве так можно об отце думать?

- Как иначе-то? Ясно, кобель, - не смутился Никифор.

Дальше разговор не пошел. У Поли не было слов, а Никифор не находил предмета, о котором можно было вести с женой речь.

Нет, нехорошая какая-то, сумбурная по чувствам и мыслям выдалась ночь. Совсем еще неосознанно, какимто далеким-далеким краешком ума Поля поняла, что ночь эта не сблизила ее с Никифором, а отдалила их друг от друга.

- Как мы, Никиша, жить-то будем? Тягостно мне в твоем доме. Сам видишь. Уйдем, Никиша. Обещал же! - В голосе Поли и дрожь и слезы. Никифор не отозвался. Уснул, а может быть, сделал вид, что уснул.

2

После утренней приборки и завтрака Поля заторопилась в Парабель - к отцу. Анфиса попробовала удержать ее, ссылаясь на дела по дому, но Поля так ее отбрила, что та не рискнула настаивать на своем.

- Дела, матушка, не убегут. А проведать отца и дедушку - двух одиноких немолодых мужчин - мой долг. И знайте: всегда делала так и так буду делать Бечно! И не учите меня жестокосердию. Все равно не обучите, как бы ни старались.

Анфиса всплеснула пышными руками, вспыхнули недобрым светом глаза, но сказать ничего не сказала, почувствовала, что сноха сегодня в таком настроении, что от нее еще что-нибудь покрепче получишь.