Георгий Марков - Сибирь

Катя встала. Маша очнулась и поспешила одеться.

Они умылись из рукомойника, висевшего над лоханью около двери.

Зина схватила подойник, намереваясь пойти доить борову. Но Маша перехватила из ее рук белое ведерко и вызвалась заменить Зину. Хотя теперь она и городская жительница, и одна рука у нее не в порядке, а все-таки не пристало ей забывать крестьянский труд.

Завтракали богато: вареная картошка с укропом и солеными грибами, молоко, паренки из брюквы - пахучие, сладкие, всю ночь протомившиеся в вольном духу в печи, в глазированном горшке.

Ради гостей хозяюшка снова не пожалела свечку, перерезала ее пополам, запалила в двух местах: над столом у божнички и в прихожей, Когда рассвело, Маша объявила, что пора в путь.

Зина провожала девушек до самого лога. На прощание поцеловала Машу, а Катю обняла крест-накрест, крепко прижала к себе. Красивые, полные губы Зины скорбно вздрагивали, строгое лицо ее было печальным, большие густо-серые глаза излучали добро пополам с печалью.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

1

В Лукьяновку пришли к вечеру - приближу тает, семерки. Петляя по широким извилистым улицам села, Катя присматривалась к строениям. Дома как на подбор: бревенчатые, с просторными окнами, с расписными наличниками; обнесены высокими заплотами; ворота крепкие, из отборных тесин, по стойкам разбросаны выпиленные украшения - кедровые шишки, собаки, петухи, просто решетки.

Пахло смолевым дымом, жженым кирпичом, размоченным березовым листом.

- Банный день сегодня. А завтра в Лукьянову праздник - выход охотников из тайги. Какое веселье было прежде, до войны, ужас! - объяснила Маша, видя, что Катя с интересом присматривается к улицам?

села, принюхивается к запахам, которых в городе - век проживи! - ни за что не встретишь.

А вот и родной дом Маши. Он стоит чуть на отшибе от села. В ста шагах от него - крутой берег, а под ним - извилистая речка в круглых омутах, окруженных ельником, пихтачом, черемушником.

Дом пятистенный, с пристройкой и, видать, стоит не первый десяток лет. Бревна изрядно почернели, крыша покосилась, окна без наличников, в заплоте зияют дыры, ворота местами в проломах и распахнуты настежь. Сразу видно, что хозяева не прячут свою жизнь от посторонних глаз, да и добра у них без избытка - все в доме. Амбар без замка, железной проволоки с цепью не видно, и кутух пустой. Кобели не сидят на привязи, как у других прочих. Стеречь нечего.

- Дед еще дом рубил. Говорят, лес-то строевой туг же вот по бугорку рос. Ну, он и размахнулся, сгрохал этакий сарай, - заметив, с каким любопытством осматривает Катя жилище Лукьяновых, сказала Маша.

- А может быть, богато жить собирался? - усмехнулась Катя.

- А как же! Тут, в трактовых селах, каждый о собственной лавке думал. Ну а чаще всего дело кончалось постоялым двором. Хорошо, что ночевалыциков было предостаточно. Одна полиция порой занимала полсела.

- И у вас постоялый был?

- Ссыльные жили. У них отец и научился умуразуму. Ну, да впрочем, сама все узнаешь, - поспешила закончить Маша, так как они подошли к воротам.

Мать Маши, Татьяна Никаноровна, давно уже заметила девушек в окно. Однако навстречу дочери она не спешила, стараясь разглядеть, с кем же идет Маша.

Матери приходилось подолгу живать в городе, и она знала всех товарок своих дочерей, равно как и приятелей сына. "Какая-то новая у Майгутки подружка", - решила Татьяна Никаноровна и, накинув полушалок на плечи, вышла на крыльцо.

- Ой, доченька, что с тобой стряслося? - запричитала Татьяна Никаноровна, увидев, что рука у Маши плотно забинтована.

- Ничего страшного, маманя. Палец нарвал, - успокоила Маша мать и поцеловала ее в губы. - Ну а Это моя подруга - Катя. Вместе в типографии работаем. - Маша слегка посторопилась, чтоб мать могла поздороваться с Катей.

- Опять Катя? Ну и везет тебе! Проходи, Катя, в дом, проходи, приветливо пожимая руку и заглядыБая Машиной подруге в лицо, говорила Татьяна Никаноровна. - Кандрашина-то Катя, дай ей бог вечную память, частенько к нам наведывалась. Уж такая была веселая! Ни за что не подумаешь, что смерть в груди носила...

Маша выразительно взглянула на Катю и перевела глаза на мать.

- И представь себе, маманя, и эта Катя - тоже Кондрашина. Только у той в фамилии после буквы "к"

шла буква "а", а у этой "о". Так ведь, Катюш, в документе у тебя написано?

- Так, Маша, так, - слегка смутившись, подтвердила Катя и посмотрела на Машу с благодарностью, пока до конца не понимая, зачем потребовалось подружке столь поспешно ссылаться и на документ, и на обозначенную в нем фамилию.

Татьяна Никаноровна открыла дверь, пропустила девушек в сени, но тут же обогнала их и в дом вошла первой.

Девушки сбросили платки, полушубки, сняли и пимы, давая отдохнуть ногам. Татьяна Никаноровна достала с печки две пары толстых шерстяных носков, подала и дочери и Кате.

- По полу холодом тянет, - объяснила она.

Катя присела на табуретку возле железной печки, пыхавшей горячим теплом. В чугунке, всунутом нижней частью в круглое отверстие, булькало и посвистывало варево. Крышка на чугунке изредка вздрагивала, подскакивала, и по дому разносился вкусный запах.

Маша позвала Катю осмотреть дом Лукьяновых.

Кстати, надо было поближе приглядеться и к Татьяне Никаноровне, которая не сидела на месте, сновала по комнатам туда-сюда.

В доме было чисто, уютно, хотя и пусто. Мебель во всех комнатах одинаковая: шкаф, стол, скамейка, кровать, две табуретки. Все некрашеное, но гладкое, выровненное искусным фуганком и отполированное суконкой со спиртом.

- Отец все смастерил. Сухой кедр, - сказала Маша и ласково погладила ладонью по столу.

В горнице, отделенной от кухни узкой проходной комнаткой, Катя подошла к простенку, завешанному фотографиями в рамках, но разглядеть ничего не удалось: стемнело.

Маша заметила неудачу подружки, подшутила:

- Ну ничего, Катюш, завтра посмотришь. Ночевать как раз здесь будешь. В Лукьяновке, как везде, осветиться нечем.

Но Маша была не права: Татьяна Никаноровна зажгла в прихожей светильник и зазывала девушек ужинать.

- Как чисто у вас, тетя Таня! Блеск везде! -похвалила Катя хозяйку. Сколько же времени тратите на такую чистоту?

Только теперь Катя рассмотрела непоседу Татьяну Никаноровну. Ей, вероятно, было около пятидесяти лет.

Она была среднего роста, смуглая, черноглазая, с сильно очерченными бровями. На круглом миловидном лице выдавались скулы, и, пожалуй, они-то и заставляли думать, что среди предков женщины были представители коренных народностей Сибири. Поразили Катю руки Татьяны Никаноровны - аккуратные, точнее сказать, изящные для крестьянки и бесконечно подвижные, деятельные. Чувствовалось, что они привыкли к работе и не терпели покоя. Она без устали передвигала посуду, перетирала ее длинным полотенцем с вышивкой по концам. Двигалась Татьяна Никаноровна быстро, бесшумно, словно катилась. И было в ней что-то схожее с колобком. Может быть, это впечатление создавалось потому, что все формы женщины были округлые, хотя назвать ее толстой или даже полной Катя не решилась бы.