Валентин Проталин - Тезей

- Спокойней, Клеон, спокойней, - заметил своему товарищу Менестей, здесь все свои. Мы не среди метеков.

- Я не против чужих, - сбавил голос Клеон, - пусть будут те, кого мы сами делаем своими, кого сами себе привозим, и они становятся, как наши, домашние... У тебя во дворце, Тезей, вон сколько домашних. Они и ткут, и пищу готовят, и охраняют.

- Этих у меня хватает, - усмехнулся Тезей.

- А кто пасет твои стада, - продолжал рассуждать Клеон, - тоже твои люди. Ты заботишься о них, и они тебя славят, как бога.

- А те? Кто сами приезжают? Тех ты на порог не пустишь? - спросил Мусей. - И даже священный закон гостеприимства не для них?

- Пусть ищут друзей в своей стране, - надменно ответил Клеон.

Поскольку беседа разлаживалась, не принимая нужного направления, Менестей взял инициативу на себя.

- Друг Клеон, ты не только народный заступник, ты ведь и знаток человеческих душ. Посмотри вокруг, где былые нравы? Каковы нынче люди? Ведь ни клятв, ни богов не признают... Один болтлив, как ласточка, другой такой скряга, что сандалии надевает только в полдень, когда земля становится нестерпимо горячей, третий каждый день бегает проверять пограничные столбы на своем наделе, не подвинул ли кто. И я его не осуждаю. Зазеваешься, так и подвинут. Проклятые кабатчики недоливают вино. Женщины с помощью трубки обруча для прически тайком от мужей посасывают вино из кувшинов. Слышал я даже о таком гордеце, который, собираясь в гости, шлет вперед себя человека, чтобы тот, видите ли, объявлял о его приходе... Я бы мог тебе перечислять и перечислять... Нет прежних благодетельных нравов, повторяю. Нет их... Мы с тобой ведь не однажды толковали об этом. Теперь с людьми, как с детьми, надо, расшалившимися безмерно. Вот Тезей хочет, чтобы народ сам выбрал себе наставников... Следишь за моей мыслью? А кому же быть среди наставников, как не тебе... Правда, Тезей?

- Надо подумать, - кивнул Тезей.

- Вот видишь, друг, - Менестей опять повернулся к Клеону, - и ты больше сможешь сделать для народа.

- Не получится ли, что я задеру голову быку, чтобы подставить его под нож, - продолжал сопротивляться Клеон.

- Я хочу согласия между людьми. И такого, какое они сами бы установили, - сказал Тезей.

- Вот видишь, друг, высокая должность у тебя будет..., - не отступал от своего и Менестей.

- Я подумаю, - сдался Клеон.

- Мы подумаем, - подхватил его согласие Менестей.

- Думайте, думайте, - произнес Тезей, отпуская их.

Когда гости ушли, Мусей поморщился:

- Конечно, из подмышек этого Клеона не несет родительскими козлами, однако... упрям, как козел.

Одеон понимающе рассмеялся.

- С вами тоже не очень-то договоришься, - охладил своих сподвижников Тезей.

После переговоров он собирался отправиться в ремесленный пригород Афин, туда, где, по словам Клеона, метеки закоптили Священную дорогу.

- Я с тобой, - попросилась Герофила.

- Это не храм Диониса, не станет ли скучно, - засомневался Тезей.

- Разве они не такие же, как я, - не согласилась пророчица. - Я ведь и купец, который развозит песни, и мастер, который эти песни создает. Мы демиурги, приносящие пользу всем.

Район ремесленников, куда они направились, коптил своими печами не одну, а сразу три дороги, делившие его на части. Кроме Священной дороги, огибающей Афины и ведущей в Элевсин, отсюда же прямо на север уходила дорога в Колон. Самая широкая из трех и тоже священная, поскольку по ней можно было пройти к древнему алтарю Прометея, третья, - на восток, к морю. На каждой из частей этой триединой территории ремесленники на чем-либо специализировались. На одной преимущественно располагались гончары. На другой - кузнецы. На третьей - столяры и плотники. И все эти производственные участки оставляли, на первый взгляд, впечатление запущенности, даже раззора, как после нападения на природу и землю, совершенного словно прямо с небес. С одной стороны их подпирали жилые постройки уже собственно города, с другой - уходили на северо-запад сельские пригороды с оливковыми рощами, прикрывающими собой реку Кефис. А посередине - захламленное пространство с неряшливыми кучами глины, с печами, торчащими, как на свалке, тут и там, то прямоугольными, то неуклюже округлыми, с холупами-времянками, слепленными или сколоченными из чего ни попадя, или попросту с землянками - с накатами крыш. Черно-серый шлак, грязные стружки, дымы, носимые ветром... Странно, что Тезей, отправляясь в Марафон на поиски критского быка, тогда как-то и не заметил всего этого.

Здесь мало кто жил, здесь перемогались по ходу работы.

Правда, был тут островок и вполне обихоженный. И дом добротно и размашисто стоял на нем. И лавки, крытые, с подсобными помещениями, образовывали некий намек на улицу. Дом принадлежал афинянину Дрону. Хотя имел он дом и в сам м городе, но его городское жилище было и меньше здешнего, и гости тут у него селились, приезжавшие с островов или даже из-за моря. Гости с зерном. С редкими тканями, с благовониями. Останавливались здесь, у Дрона, те, у кого в городе не находилось гостеприимца. Тут же в лавках и торговали. Торговали в основном оптом. Продавали то, что не успели сбыть в афинской гавани Фалере. При очередном заезде гостей сюда приходили покупатели не только из города, но и из поселков вокруг него. Зерно не отмеряли мерами, а взвешивали на весах, изготовленных Дроном. Они были очень просты и, благодаря своей наглядности, вызывали доверие, правда, смешанное с непосредственным всякий раз удивлением. На столбе Дрон укрепил подвижную палку. На короткий ее конец с помощью крюка вешался куль с зерном, а по длинному ее концу, размеченному делениями, перемещался грузик с дужкой.

Сам Дрон изготовил эти весы, чтобы взвешивать сетки с хлебом, выпекаемым его домашними пекарями. Булки продавались поштучно. Взвешивал Дрон хлеб для себя, чтобы знать вес дневной выпечки. И готовили у него булки не как у других, где все делалось на одном столе, а на нескольких, соответствующе расставленных. Как только приносили муку от жернова, который крутил передвигающийся по кругу осел, ее просеивали на определенном столе. Больше здесь ничего не делали. Месили тесто - по соседству. И месил тесто у Дрона тот же осел, который вертел жернов. В большой чан опускалась деревянная чушка с выступами. Или зубьями, кто как назовет. К ней сверху прилаживалась жердь, с помощью которой, ходя по кругу, осел вращал чушку, и тесто месилось. Придумал это, конечно, Дрон. Очень он был хитроумным. У него даже медная птичка пела. И почему-то с помощью воды. Дрон заливал воду в трубку около птички. Птичка начинала петь. Но когда к ней поворачивалась сидящая рядом и тоже медная сова, певунья испуганно замолкала.

За отдельным столом подлиннее сидели (греки вообще по возможности все предпочитали делать сидя) двое прислужников - они лишь формовали булки. И еще один возился у печи. Все раздельно, и никто никого не задерживал, работали быстро.