Валентин Проталин - Тезей

И, конечно, разговор зашел об этом.

- Говорят, что мы, как заговорщики на чужой земле... - начал Эвн. - У нас полноценных граждан, считай, половина. И живем-то мы, приверженцы Диониса, не так. А как нам жить, если сам наш бог считается пришельцем. Вот и приходится держаться друг друга да объединяться. Потому у нас и центры свои есть, будь то Теос, Немея или Афины.

- Наш полис - весь мир, - выкрикнул, привстав и махнув рукой, чтобы его наверняка услышали, молодой человек, сидевший рядом с Одеоном.

- Как не объединяться песням, танцу и музыке... Я даже думаю, - добавил свое Одеон, - что служение нашему богу может объединить всю Грецию.

- Но ведь, по обычаю, и вы, и ваши певцы, и танцовщицы неприкосновенны, - заметил Тезей, заинтересованный разговором. - Вы не платите полису налогов, вам не надо участвовать в войне.

- Какие же они вояки! - засмеялся Эвн, кивнув в сторону певцов, танцоров и музыкантов, уже расшумевшихся за своим столом, и, став серьезней, договорил. - Про налоги верно... Однако в остальном... Ну, соберутся люди к храму, ну, послушают друг друга, ну, покричат, попоют, похлопают. Однако ни чести заводилам всего этого, ни настоящей должности в городе.

- На Эвне да на мне все и держится, - подтвердил Одеон.

- И еще на песне, - с улыбкой добавила Герофила.

- Да... - кивнул Одеон.

А шустрый сосед его по столу снова выкрикивал свою порцию слов:

- А на всех праздниках выступай... И Аполлона, и Артемиды, и Муз.

- Да, да, - сказал Одеон, то ли усмиряя, то ли отмахиваясь от соседа, и уже другим тоном продолжил. - Но ведь мы и полезны полису. За море, к фригийцам или во враждебную греческую область горожане отправляют государственного глашатая не очень-то охотно, с опаской. Мы едем с ним или сами... Конечно, тут помогает неприкосновенность служителей Диониса.

- С нашей помощью афиняне авторитет свой утверждают, - уже и сердито выкрикнул все тот же молодой человек. - На праздник приглашать из других городов кто едет? Мы... А сколько подарков привозим мы из посольств народу.

- Эсхин, - оборвал его, наконец, Эвн, - ты-то никаких подарков народу не привозил.

- Ты сам подарок... Сыграл бы нам, - добавил Одеон мягче.

Жрец-глашатай, кто обеспечивал обслуживание пиршества, принес Эсхину какую-то особенную лиру - из двух высоких, как бы специально изящно изогнутых природой рогов. Струн на этой лире было больше, чем на обыкновенных. Эсхин весь преобразился, замер, краска спала с его лица, осторожно взял инструмент в руки. За столами затихли. Эсхин еще недвижно посидел с лирой, словно привыкая к ней, и вдруг заиграл. Пальцы музыканта замелькали по струнам. Казалось, играют сразу несколько человек. Глубокие созвучия то сливались мощно, то разбегались, словно ничто на свете не смогло бы удержать их рядом. Музыкант при этом не пел, как это делают обычно. Никто и не танцевал рядом. Одна только музыка заполнила собой все. Это воспринималось чудом.

- Вот это да! - первым восхитился Мусей. - Без слов! Без танца! Но ведь афиняне непривычны к такому, на улице могли бы и не понять. Могли бы даже побить... за шум неуместный!

- У него поэтому и характер скверный, - сказал Одеон.

- Невероятно! - опомнилась и Герофила. - В храмах Аполлона так играть не умеют. И в Дельфах нет подобного музыканта.

- В храме Аполлона? - опять крикливо и пренебрежительно откликнулся Эсхин. - Разве там играют?.. Всякий раз кажется: то ли им настройщик нужен, то ли на инструментах рога потрескались, то ли из-под струн выпали янтарные камушки.

- Он у нас и не такое может, - похвалил Эсхина Одеон, не реагируя на выкрики музыканта. - А ну, покажи...

Эсхин выпрыгнул из-за стола и без слов, одним выражением лица, пластикой тела так изобразил поглупевшего от встречи с городом деревенского увальня, что застолье взорвалось от смеха. Проказник стал показывать, как рядится с покупателем скупой рыночный торговец. А когда он принялся изображать спешащую к соседкам сплетницу, вокруг все буквально рыдали от хохота. Тогда Эсхин медленно, очень медленно обернулся вокруг своей оси. И предстал вдруг перед присутствующими воплощением такой безысходной скорби, что застолье ахнуло, мгновенно трезвея. У Герофилы к сердцу подступила боль.

А Эсхин, как ни в чем не бывало, вдруг снова самоуверенно заулыбался в ожидании всеобщего одобрения.

- Мерзавец, - всхлипнула Герофила и со слезами на глазах бросилась целовать лицедея.

- Такой-то шалопай - и без афинского гражданства, - развел руками Одеон.

- Это надо поправить, - заявил Тезей.

- А... - отмахнулся Одеон.

- Божественный сосуд, - возвел вверх очи Эвн.

- Так надо, чтобы боги и объявляли иногда таких людей гражданами города, - сообразил молодой царь. - Иначе моих афинян не проймешь.

- Не знаю, не знаю, - недоверчиво покачал головой Одеон, - наши афиняне богобоязненны только по ночам, и то, если собака завоет.

- Пусть боги усыновляют, пусть таланты становятся гражданами Афин,настаивал Тезей, радуясь возникшей у него мысли.

- И удочеряют, - добавил с усмешкой Одеон.

- Есть, есть в этом мысль, - пришел на помощь Тезею Эвн. - И еще хорошо бы, - он добавил голосу ласковости... - Дионису новый храм поставить.

"Вот и Ариадна говорила об этом", подумалось молодому царю.

- Надо поставить, - твердо заключил он.

- И чтобы за землю не платить, - напевал Тезею Эвн, - чтобы, как другим богам, просто так, даром дали.

- Сделаем, - пообещал Тезей. - Если афиняне заупрямятся, я им из своей казны дар сделаю. А землю пусть бесплатно выделят.

- Пракситея, - Эвн оживился более, чем приличествовало его сану иерарха, махнул рукой, - давай!

По знаку верховного жреца взрывом загудели на разные тона авлосы и флейты, загремели тимпаны. От стола, где сидели артисты, отделилась одна из женщин и выпорхнула на свободное пространство ближе к гостям. Она скинула с плеч нежно-пятнистую, тонко лоснящуюся легкую накидку из шкуры лани, отбросила ее назад, в руки тех, кто только что сидел с ней рядом, и осталась в коротком хитоне. Осторожно, плавно двинулась в танце. Движения ее были и стыдливы, и несдержанны одновременно. И было в них столько соблазна, что пьянили они более любого вина. Следом за нею из-за стола поднялись другие женщины и, взявшись за руки, поплыли, танцуя за спиной Пракситеи. Казалось, хитон тоже спал с танцовщицы, что она обнажилась вся, как есть, отдавшись только движению: взмывались руки, мелькали ноги, непрерывно менялся рисунок неудержимого тела.

- Она совершенна! - восхитился Тезей.

- Не вполне, есть еще, что отгранить, - лукаво улыбнулся Одеон.

- Она совершенна, - не согласился молодой царь, не отрываясь взглядом от танцовщицы.

- Язык подрезать, - все так же улыбаясь, сказал Одеон.

А когда Пракситея закончила танец, позвал ее: