Марк Алданов - Начало конца

Уполномоченный задумался.

– По общему правилу, наши носят здесь штатское. Но на фронт ездили и в мундире, ведь дело пошло начистоту. По-моему, вы можете надеть мундир.

– Я тоже так думаю.

– Почтения будет больше. Мы здесь теперь первые люди. Никогда еще, Константин Александрович, авторитет нашего государства не был так велик, как теперь.

– Это что и говорить, – уныло сказал Тамарин.

Константин Александрович долго не мог заснуть в доме советского уполномоченного. Все старался привести в порядок свои первые впечатления от Испании. Думал, не забыл ли о чем-либо важном, не сказал ли чего лишнего. «Нет, кажется, все в порядке. Какие же могут быть впечатления от одного дня, от поездки в автомобиле? Кажется, прекрасная страна и народ прекрасный. Отлично могли бы жить без того, чтобы резать друг друга. Бог их ведает, почему у них эта гражданская война? Может быть, они и сами этого не знают? А может, они-то знают, да нам непонятно. Разве в Европе что-нибудь понимают в нашей революции? Или разве можно понять, что такое происходит в Китае? Я за несколько лет, ежедневно читая газеты, только два имени и запомнил: Сунь Ятсен и Чан Кайши. И еще есть какой-то «христианский генерал», кажется, главный разбойник. Но все это меня не касается: мое дело – изучить положение на месте и представить в Москву доклад. Разумеется, изучить положение будет не легко, не понимая по-испански. Кое-что все-таки было интересно в том, что рассказывал этот товарищ с языком без костей… Нет, кажется, ничего лишнего я ему не сказал, – думал в кровати Тамарин. – Нелепая война, что и говорить. Люди одной крови, одного языка, одной веры режут друг друга из-за идей, которые девяти десятым из них совершенно не интересны. А тут еще наши вмешались (он опять вспомнил «т-та-варищи и граждане!» на границе). Без них такие дела не делаются. А я на них работаю… Что-то очень холодно в Испании. Уж не простудился ли в дороге? Очень хороша была водка у товарища… – Тамарин вспомнил свой обед с Надей в Париже и вздохнул. – Где-то моя милая Надя? Так и проститься не успел. Надо ей послать открытку из Мадрида. Командировка секретная, но, бог даст, Надя генералу Франко о ней не сообщит…» Он уже дремал, когда на улице послышался дикий крик. «Sereno!» – орал кто-то с наслаждением. «Что за черт! Это что же? Приглашают ложиться спать? «Sereno» значит «тихо». Хорош способ устанавливать ночную тишину, – подумал Константин Александрович, улыбаясь. – Право, очень, очень мило. Прямо «Кармен» в «Музыкальной драме»!..» Сторож орал уже довольно далеко. Тотчас после его предписания шум на улице усилился. С грохотом проехали грузовики. Тамарин так с улыбкой и заснул.

Разбудили его не в пять, как было условлено, а в четверть седьмого. Он умылся, стараясь не шуметь, и вынул из чемодана военную форму. Она слежалась и немного пахла нафталином. Это было досадно Константину Александровичу: как-никак, он здесь представлял русскую армию. Достал английские бритвы, взял лучшую, «Tuesday», и выбрился очень тщательно. Натянуть сапоги оказалось труднее, чем было прежде, в России: отвык. «Молода была – янычар была. Стара стала – … стала!» – вспомнил он поговорку, которую в его полку произносили с сильным грузинским акцентом и приписывали князю Багратиону, герою Отечественной войны. Несмотря на ранний час, для Константина Александровича был приготовлен завтрак. Его принес на подносе пожилой испанец, накануне подававший обед. Приготовлена была и корзинка с провизией на дорогу. «Нет, право, он очень милый и любезный человек, – думал об уполномоченном Тамарин, сам удивляясь своему «нет, право», – просто очень милый человек. Жаль, что старая Россия плохо понимает новую…» Вопрос о «начай», еще более чем всегда неприятный Константину Александровичу, разрешился хорошо: немного поколебавшись – можно ли давать на чай испанскому товарищу и если можно, то сколько, – он пожал ему руку и при рукопожатии, как когда-то гонорар врачам, сунул приготовленную ассигнацию. Испанец ответил рукопожатием, спрятал деньги и очень просто, с достоинством поблагодарил. «Замечательно: настоящий гидальго, – с искренним удивлением подумал Тамарин, спускаясь по лестнице. – А странно, что у товарища прислуживает не русский: это не полагается…»

Вышел он еще более подтянутый, чем обычно: почти как в лучшие, гвардейские времена. При его осанистой фигуре на нем и помятая шинель сидела хорошо. У подъезда стоял большой автомобиль, новенький, очень хороший «бьюик». Два человека вскочили и отдали честь сжатым кулаком, причем один вытянулся и превратился в статую. Невытянувшийся был еще совсем юноша. «Ах, тот испанский телохранитель!» – догадался Константин Александрович, сдержав улыбку. Он никогда в жизни не видел лучше вооруженного человека: у юноши были и винтовка, и ручные гранаты на поясе, и сабля, и два пистолета, и кинжал. Опытный взгляд командарма сразу признал русские казенные восьмизарядные пистолеты; винтовка была неизвестного ему образца, а ручные гранаты маленькие, не то польские, не то чехословацкие. «Ничего тут не поймешь: сами они какие-то радикалы, и помогают им и наши, и демократы, и даже фашисты. Правда, за деньги. Правда и то, что помогают мало. «Вот вам на две копейки оружия, и отвяжитесь, проклятые!» – подумал Тамарин, довольно бойко отвечая на новое приветствие: вытянул руку, но в виде компромисса кулака не сжал, только свел пальцы. Юноша восторженно на него глядел. Несмотря на обилие оружия, ничего военного в наружности молодого испанца не было. Зато шофер, неестественно светлый блондин, лет тридцати, с красной нашивкой на рукаве, был настоящий солдат. У него и приветствие сжатым кулаком вышло по-военному. Тамарин не без удовольствия окинул взглядом его окаменевшую фигуру. «Да, немец! – вспомнил он. – Может быть, для военного эдакое приветствие и не так нелепо».

– Какие будут приказания? – переспросил Константин Александрович телохранителя, обратившегося к нему с вопросом на французском языке. – Да вот поедем. У вас все готово?

– О да! – с восторгом сказал телохранитель. Немец тоже что-то сказал по-французски. Понять его слова было не совсем легко, но прозвучали они как «так точно-Ваше-Высокопревосходительство». Это показалось приятной музыкой Константину Александровичу: он за двадцать лет отвык от таких интонаций. «Не отвечать же: «С Богом, ребята»? Этого по-французски не скажешь, да и вообще тут было бы, пожалуй, неуместно: ни Бога, ни ребят». Он что-то одобрительно пробурчал и сел в автомобиль. Телохранитель с гордостью снял чехол со стоявшего в автомобиле пулемета и, к удовлетворению Тамарина, занял место рядом с шофером. «Слава Богу, не надо будет разговаривать». По просьбе телохранителя Константин Александрович отдал ему подорожную.