Сергей Семенов - Бабы

– - Как кому, а по-моему, хорош.

– - Ну, что ж, пошли, а он там гульнет за твое здоровье.

– - Пущай, куда хочет, деет, это не мое дело.

– - А если он с другой прогуляет твои деньги?

– - Ну, так и с другой! -- усомнилась Сидора.

– - Очень просто, солдаты-то -- они какие!.. -- Ну, это дело темное.

Влас дал денег Сидоре; он казался очень спокойным. Но когда он вечером лег спать, то ему стало стыдно своих дум. "Что я думаю, дурак! -- стал сам себя ругать он. -- Она жена своего мужа; она так любит его, а я томлюсь по ней в грехах и хочу, чтобы она со мной на грех пошла, к чему же это поведет? Вон еще ничего не было, а Иринья-то уж в дугу свелась, а если на самом деле пойдет, тогда что ж ей делать?"

Ему стало жалко Иринью, детей, того безмятежного покоя, который был в их семье до этой весны, и он с удивлением начал думать, что это ему втемяшилось в голову при виде Сидоры. Ну, хороша она, красива, да мало ли что: хороша Маша, да не наша. Надо все это выкинуть из головы да на старый путь находить, пошалил в мыслях, да и баста.

На другой день Влас совершенно спокойно глядел на Сидору; прежние мысли уже не возникали в его голове. Власу чувствовать это было отрадно, и он с каждым днем делался довольнее собой и веселей.

Запахали навоз; стали подготовляться к покосу; бабы спешили до покосу еще раз выполоть гряды. Влас сидел в сарае и налаживал косы. Около него вертелись Мишутка и Дунька. Влас с любовью поглядывал на них и этим будто бы старался загладить тот недостаток отцовской ласки, который они испытывали за последнее время. Ребятишки пристали к нему, чтобы он сделал им грабли.

– - На что же вам грабли, сопляки?

– - Мы будем на юг ходить, -- лепетала Дунька.

– - А там ногу наколешь!..

– - А я обуюсь.

– - Обумши-то тяжело…

– - Ну, на ёшадь сяду…

– - Там тебя мамка сеном закладет.

Мишутка следил за освобождавшимся инструментом у отца, и как только отец откладывал что-нибудь в сторону и брал в руки другое, он хватался за него и силился что-нибудь или выстругать, или затесать.

Власу были очень милы дети, дорог каждый звук их голоса, и он удивлялся, как это он мог прилепиться мыслью к другому и забыть вот это счастие. "Мог же я так потерять голову!" -- думал он.

Иринье было неизвестно, что происходит у мужа в душе, поэтому она по-прежнему мучилась ревностью.

Пришел Петров день. Сидора опять отпросилась у Власа и пошла посылать мужу деньги. Влас отпустил ее ни слова не говоря, но по уходе ее Иринья взбеленилась: она хотела в этот день разобраться с работницей в горенке, пока до покоса, а по уходе работницы ей приходилось делать это одной.

– - Что это за порядок! -- крикнула она мужу. -- Каждый праздник домой ходит: в Иванов день ходила, сегодня ушла. Мы ее нанимали-то по домам ходить?..

– - Так что ж такое, ведь праздник сегодня…

– - Мало что праздник, а в праздник делов нет? Мы и в праздник пить-есть хотим; чай, понимать должна.

– - Ну, вот она сходит да, може, и долго не пойдет.

– - Аккурат так: им только повадку дай, их тогда и не удержишь.

– - Я думаю, -- без дела никто трепаться не пойдет.

– - У них все будет дело; их только слушай.

– - Ну что ж теперь поделаешь; говорила б раньше, а то ушла, а ты и разговор подняла; все равно ее этим не воротишь.

– - Тебе хоть раньше, хоть позднее скажи, ты все равно не послушаешь; она из тебя лыка и мочала вьет.

Это был намек, задевший Власа за живое. Он страшно вспылил, уставился на бабу злобным взглядом и проговорил пересевшим голосом:

– - Ох, язык! Вытянуть бы его да отрезать, чтобы он незнамо что не молол.

– - У нас знамо что! -- проникаясь таким же чувством и со злобой в голосе и взгляде, проговорила Иринья. -- Нешто не правда это?..

– - Что правда-то? Что? -- уже не сдерживая себя, крикнул Влас.

– - Знаю что! -- крикнула Иринья.

Влас, почувствовал, как в нем все ходуном заходило. Но он сдержал себя и вышел из избы. Опустившись на завалинку, он глубоко вздохнул и с отчаянием подумал:

"Господи, ты думаешь, как лучше, а она все твердит свое. Что ж такое за создание!"

И ему стала ненавистна жена; он забыл, чем жил последние дни, и почувствовал на душе такую тяжесть, какой он давно не испытывал и от которой он не знал, как избавиться.

– - Эх ты, жизнь моя разнесчастная! -- вздохнул он; поднялся с завалинки и пошел без цели за сарай, прошел на реку и пробродил так до самого вечера. Вечером хотя ему стало легче, но на душе его все еще лежал свинец, и ему ни на что не хотелось глядеть.

Сидора воротилась рано. Она была, как и тот раз, веселою; щеки ее пышали румянцем и глаза горели огнем.

Влас, увидав ее, почувствовал в своем сердце острую боль, и его душа омрачилась еще более.

"Вот от такого человека и перенесть что не обидно, а то что!.." -- подумал он.

Опять его охватило донимавшее перед тем чувство, и он уж не мог совладать с собою. Наплыв последнего был так силен, что он никак не мог противостоять ему.

Влас не забыл, что он думал и чувствовал эти дни, как решил не поддаваться обуявшим его помыслам, но он был совершенно бессилен, и это сознание действовало на него угнетающе. "Неужели я не в силах бороться с собой?" -- и ответ был: "Да, не в силах".

Влас очень плохо спал ночь и вышел на покос вялый и угрюмый. Покос только что начинался. Мужики стояли на выгоне и поджидали, когда соберутся все, чтобы приступить к дележке. Кругом сараев расстилалось целое море высокой, густой и соткой травы, пестреющей яркими цветочками и смоченной обильной росой. Мужики поглядывали на это, в короткое время появившееся пред ними, богатство и перекидывались по этому поводу разными словами.

– - У бога-света всего доспето и всего к своему времени много. Давно ли тут лежали сугробы; землю, было, ломом не возьмешь, а теперь ишь что!

– - Благодать, одно слово!..

Все были очень хорошо настроены. Когда собрались все, разделили по первой полосе и друг перед дружкой принялись за работу.

Загремели косы, зажужжала трава. Влас и за работу принялся вяло. Нескладно размахиваясь, он сбивал, а не срезал траву. Зато Сидора отличалась: она делала такие ловкие движения, брала широкие прокосы и косила чисто и гладко. Влас, как ни был плохо настроен, не мог не залюбоваться ею. Но это не успокоило его, а еще более растравило в нем его чувство, и в конце концов он совсем расплелся. Люди кончили эту полосу и пошли на другую, закричали к жеребью, но у Власа оставался еще не скошенным сшибок. Сидора зашла к нему наперед и проговорила:

– - Ступай уж, дели там, а я здесь докончу!..

Влас перешел на другую полосу, но дело у него и тут не спорилось. Он сам себя не узнавал: такой ли он был прежде косец? Это его раздражило, и он крепко выругался.

– - Что это ты такой сегодня? -- удивленно глядя на него, спросила Сидора.