Сергей Семенов - Односельцы

Восьмаков и Костин поклонились совсем одинаково, чисто формально, и уселись за столом под окном. Васин опять обратился к Мельникову и спросил:

– - А не приходилось вам слышать, как в других местах на хуторах живут?

– - Не одобряют, -- вдруг вставил замечание Осип.

– - Кто не одобряет-то? -- вдруг спросил Осипа Машистый.

– - Те, кто понимают.

– - Эти понимающие-то, може, вроде тебя: табак с перцем различить не могут. Как это не одобрять хорошего?

– - А по-твоему в хуторах хороштво? -- бросил из-за своего стола Восьмаков, и в тоне его чувствовался задор.

– - Известно. Чего ж еще хотеть: вся земля в одном месте, под руками!

– - И ко рту поднесешь -- не проглотишь, тоже как задастся.

– - На хуторах, говорят, лучше живут, -- сказал в ответ Васину Мельников. -- Земля близко, обработать ее много легче.

И только он это сказал, как неуловимый огонь промелькнул в глазах Восьмакова. На лице его выступила краска, в голосе задрожали едкие, злые ноты.

– - И близко, да склизко, а далеко, да дорого… Что в ней, в близости-то, если достанется, что никуда не годится.

– - Вблизи всякую землю сделаешь, что будет годиться.

– - Скоро ее сделаешь-то, когда в ней ничего нет?

– - Вложишь.

– - Когда в нее вложишь-то?

– - Люди совсем пустые земли на путь наводят.

– - Где такие люди-то?

– - Везде, и у нас, и за границей… -- поддержал Машистого Константин Иванович.

Все лицо Восьмакова стало вдруг чугунное, в глазах появилась дикая враждебность, даже изменился, как будто бы пересел голос.

– - Какие в загранице люди? Там не люди, а нехристи. Они леригию отвергают… Нешто можно нам глядеть на заграницу?

В тоне Восьмакова чувствовалась вражда; она дрожала в каждом слове его. Это задело Мельникова, и вдруг его стало разбирать раздражение.

– - Отчего же не поглядеть, где есть хорошие примеры? На худые дела нечего обращать внимания, а хорошему учиться везде можно.

– - Учиться! Вот от ученья-то и идет беда; забьют люди в голову, от дела-то отвыкнут и ищут, что полегче; работать чтобы меньше, а получать больше. Нет, ты соблюдай себя без хитростев.

– - Хорошему урожаю никто не рад не бывает.

– - Урожай от бога, а вы хотите, чтобы все от самих себя. Нет, на это у вас еще кишка жидка…

Мельникову непонятно было такое отношение Восьмакова к самому себе, и вообще непонятна душа таких людей, как Восьмаков и его дядя. И он опять почувствовал свое бессилие найти хотя какой-нибудь подход к их сердцу, и ему стало нехорошо.

А с Восьмаковым схватился Машистый, и у них завязался спор. К спору прислушивался Протасов; он молча пил чай, но по тому, что горели его щеки и часто вспыхивали глаза, видно было, что он относился к спору не безучастно. Снова появился Бражников с тарелкой сахарных сухарей и, подсаживаясь к Мельникову, заявил:

– - А я тут горлофон купил.

– - На что же?

– - Играть. Собирется народ в праздник, и заведу, очень здорово выходит. Штука головоломная! Бывало, какую машину нужно ставить, а этот всего ничего. Не угодно ли, угощу?

– - Я слыхал их в Петербурге.

– - У нас послушайте.

– - Другой раз когда, сейчас вот разговор идет любопытный.

– - Насчет земли-то? Пустое дело. По-моему, земля как она ни есть -- одно наказанье. От земли сыт не будешь, даже тела не нарастишь, а только нешто горб. Да вы и сами, чай, понимаете. Вы вот как живете-то? А на земле добьетесь вы этого?

Подошел еще гость -- Андрей Егоров. Мельников почувствовал, как его разбирает волнение. Он взглянул, куда же подсядет дядя, но дядя, не замечая никого, прямо прошел к Столу Восьмакова и Костина.

– - Эй, хозяин, еще пару! -- крикнул Бражникову Восьмаков.

И он пренебрежительно отвернулся от Машистого и заговорил с Андреем Егоровым.

Машистый поглядел на Мельникова долгим взглядом и так же, как Протасов, стал пить чай…

Из чайной Мельников опять прошел прямо в сад и стал оправлять смородину, которая была мало обсыпана землей. Он работал руками, а в голове его начиналась другая работа, вызванная впечатлениями сегодняшних встреч. Бражников, Восьмаков, Быков с Васиным. Это были старые односельцы, заметные мужики, влиявшие на весь ход деревенского хозяйства. Были они простые мужики, но в сердце Мельникова не появилось тепла от встречи с ними. Они были не то, что Машистый и Протасов, родственные ему, при встрече с которыми на сердце делалось теплей и поднимались радостные воспоминания о прошедших временах. И сейчас же в воспоминании Мельникова выплыл давнишний, забытый всеми случай.

Весеннее утро, ясное, теплое, солнечное. Ярко блестит на солнце свежая, молодая зелень. Воздух полон густым туманящим запахом цветущих деревьев. Уже кончен сев, и забрызганы огороды коноплями. Бабушка подняла его гонять кур с этих конопель; он вышел на огород и с покойным Арсюшкой, старшим братом Протасова, которого задушила после гнилая жаба, начал мастерить шалашку из соломы, куда бы им можно было прятаться от солнца. Вдруг раздается звон доски, сзывающий на сходку. А сходка всегда была интересна для ребят; на ней и брань, и попреки друг дружке, и самые веселые разговоры, и смех артелью. Ребята забывают, зачем их послали на огороды старшие, и бегут на сходку. А на сходке уже собрались все мужики, а посреди других молодой мужик Федот. Он жалуется, что отец выгоняет его без всего, а у него жена и двое ребят, без земли и крова; ему придется идти по миру. Федот, с реденькой бородкой, с втянутыми щеками, был похож на ощипанного куренка, а его отец, приземистый, пузатый, с густыми усами и бородой, как затесанный клин, стоял в стороне и сиповатым басом кричал на весь мир:

– - Ребят наковырял, а на добывку расторопности нет; твои дети, а я их корми да одевай. Што я, двужильный, што ли?

А Федот жаловался, что отец сам же сманил его с хорошего места в городе. Он бы весь дом поставил на ноги, а отец потребовал его летось на покос, и парень потерял место. Когда Федот кончил, все стали на его сторону и все стали осуждать старика. Они потребовали, чтобы старик дал сыну выдел, и тут же прибавили к отцовской душе надел одну душу мирскую и отвели место для постройки. И со сходки расходились все, возбужденно разговаривая, и ребятишки побежали веселые; они тоже понимали, что мир поддержал обиженного человека, и это дело было хорошее.

"Сделает ли деревня теперь это? -- подумал Константин Иванович, -- когда в ней командуют Восьмаков, Пряников и его дядя?" И он не знал, что ответить. Если выйти на мир с его делом и попросить его поддержки, что ответит мир? Опять Мельников ничего не знал, и опять в представлении Мельникова все смешалось, и на сердце его стало тяжело.

В сад пришла Софья и, любовно глядя на мужа, спросила:

– - Ну, наработался? А мы там обедать собрали.