Виктор Миняйло - К ясным зорям (К ясным зорям - 2)

- Вы не думайте...

Иван Иванович усмехнулся - сожаление, обида, прощение.

- Нас уже вторично покидают... Настанет, видимо, время, когда и Виталик оставит родное гнездо. Старые всегда остаются в одиночестве.

- Ой, Иван Иванович... Привыкла я к вам. Но только есть люди, которым еще тяжелее.

- Понимаю. Вот только Евфросиния Петровна... Ох и достанется мне!..

- Да, наверно, и мне... - засмеялась Павлина.

Однако Евфросиния Петровна не набросилась с упреками ни на мужа своего, ни на Павлину.

- Может, так оно и лучше.

С тех пор как рухнули ее матримониальные намерения в отношении девушки, Евфросиния Петровна постепенно утратила жгучий интерес к Павлине. И все же, когда та собрала свои пожитки и начала прощаться, учительница смекнула: а вдруг скажут - выгнала дивчину, нрав свой показала? А все должны знать: страстная защитница женщин, председатель женсовета не только образец справедливости, но и добрая, уж такая добрая женщина!..

И Евфросиния Петровна, обняв Павлину, вполне искренне расплакалась у нее на плече: "Погоди, детка, я еще не все сказала... еще несколько слов... сядь, посиди минутку..." - а сама ринулась к сундуку, долго рылась в нем, придерживая крышку головой, достала оранжевый в цветах платок и накинула его Павлине на плечи.

- Ты только посмотри, Ваня, как она хороша! - И это должно было означать, что такой красивой девушка стала лишь благодаря подаренному платку.

Павлину заставили хорошенько укутаться, повертеться перед зеркалом, а женщины в стороне тоже склоняли голову от плеча к плечу и тоже поглядывали в зеркало, а там отражались улыбка щедрости и сжатые от гордости губы.

- Носи, деточка, на счастье и хотя б иногда вспоминай вредную Фросину Петровну!

И опять объятия, и опять слезы - на этот раз от умиления своей добротой.

В тот день Павлину обнимали трижды. Евфросиния Петровна, как известно, положила начало.

София Курилиха хлопала своими прекрасными серыми глазами: ой, говорил мне муж, такая уж красивая, как писаная, такая добрая, и прими ты ее, как дочку родную!.. А я во всем слушаю его, это же муж!.. А то, что вы в том комсомоле, так что ж... разве там безбожники какие?.. Неверующие, говорите?.. Гм!.. Ну, это уже как кто...

А Яринка так едва не задушила девушку в своих объятиях.

- Ой, Павлинка, какая ж ты, какая!.. Я думала - не придешь... Плакать хотела... А ты!.. Вот так бы откусывала от тебя, как от конфетки!.. Вот так бы ела тебя с паляницей, как мед! Вот так бы вслушивалась в тебя, как в сказку!.. Вот так бы разрисовывала тебя, как цветок!.. И что ты такая красивая? И почему я не такая?.. Ты будешь теперь носить мне книжки каждый день? Ведь так? И спать будем вместе? Я не брыкаюсь, ей-богу!.. А чтоб храпеть - ни за что! Я тебе сказки буду рассказывать, пока не заснешь. Я знаю хорошие-прехорошие!.. А то и стихи на память. "Рассветает, край неба пылает..." Ой, как хорошо!.. А то еще хату-читальню тебе разрисую... Любишь меня?.. А я тебя так люблю, так уже, так!.. Только не напоминай мне, что я калека. Если с тобой, то мне и ног не надо. Словно бы как лета-аю-у-у-у с тобою-у-у вме-е-есте!..

И Павлина тоже заплакала.

И в душе для себя решила обить все пороги, чтобы люди позаботились об этой женщине-ребенке. Может, и произойдет чудо. И сказала:

- Я тоже буду заступаться за тебя. И перед людьми, и перед судьбой.

И больше ничего не сказала, потому что не была разговорчивой.

И поверяли девушки друг другу свои тайны. И плакались друг другу о своих печалях. И выискивали друг в друге что-то родственное, сестринское, чтоб не разлучаться на веки вечные. И забывали про то, что каждая из них может полюбить - и никакая сила тогда не удержит их вместе...

И когда наступило полное доверие, Павлина сказала:

- Хочу, чтоб были мы с тобою - как одна душа. Записывайся в комсомол.

Замкнулась Яринка.

Все думала, взвешивала.

Как-то еще мать посмотрит на это. Ведь, вступив в комсомол, станет Яринка не только против Данилы, но и против его родителей, родичей, всех баланов, прищеп, харченко, близнецов. Поступит наперекор и матери своей, которая так стремилась породниться с богатеями.

Восстанет против самого бога.

А разве не восстала она против всех их, когда накинула петлю на шею и саму смерть поставила между ними и собой? И разве не разбила она надежд матери, не преступила божьей заповеди? О терпении до самой смерти... Не терпела. Кричала всему свету - болью своей, чистыми розами, что малевала на стенах, ненавистью своей: вот, топчите сапогами мои цветы - не будет вам спасения ни на этом, ни на том свете! Восстала и тем, что ушла от них к отчиму и Павлине, к тем, кто знает иную правду.

И когда взвесила все это, осуждения материнского уже не боялась. Потому что не верила ни одному ее слову. И мать, родная мать перестала быть для нее примером. Даже порядочной. Ведь для матери мало народить дитя, она должна быть еще и святой.

Яринка заранее знала, что ответит на ее вопрос отчим, и про Степана она не думала.

Оставался еще обыкновенный человеческий страх. Подстережет где-нибудь Данила, истопчет сапогами. Пугали кулацкие слухи про аэропланы и виселицы. Но она уже умирала дважды - от Даниловых тумаков и в петле. Пугали еще и образа - тонконосые деды с голубыми неистовыми глазами и смуглые тонкогубые и безгрудые женщины, долгие годы умиравшие у нее на глазах то ли с голоду, то ли от чахотки.

Но отчим не боялся их. Не боялась и Павлина.

Яринка чувствовала себя слабой. Но знала: отчим жизни не пожалеет, чтобы защитить ее. И Павлина - с нею.

Но оставалось еще одно сомнение. Нужна ли такая калека самим комсомольцам? Что она, немощная, может сделать, чтобы стать полноценной в их среде?..

Так пока что ничего и не решила.

Павлина никак не решалась напомнить об их беседе.

А Яринка молчала - чувствуя себя виноватой перед ней.

Подруга, вероятно, понимала ее состояние. И тоже наедине мучилась чем она поможет Яринке, чтобы та ощутила себя сильной телом и душой?..

На облупленной скрипучей бричке в Буки приехал старичок в низенькой соломенной шляпе и в брезентовом пыльнике.

Возле сельсовета фаэтон остановился, старичок небрежно кинул свой балахон на крыло и бодро забежал в помещение. Приглаживая свою серебряную - клинышком - бородку, обратился к секретарю:

- Э-э, скажите, милейший, где здесь у вас проживает народная художница Ирина Николаевна Корчук?

- Какая это Ирина Миколавна?

- Сказано, народная художница. - Старичок достал из кармана бумажку, поднес к глазам пенсне, которое держал за петельку, пробежал глазами запись и погрозил пальцем: - Э-е, милейший, стыдно вам, местному, не знать своих знаменитых людей!.. Да, да, Ирина Николаевна!..

- Вы, гражданин начальник, видать, не туда заехали! Возчик ваш, видать, еще вчера напился.