Виктор Миняйло - Звезды и селедки (К ясным зорям - 1)

Но - кому что нравится: есть и такие свиньи, что резвее и худущее борзых...

Так вот стою я и жду, пока хозяин вытащит за заднюю ногу напоказ упрямого свиненка из-под воза, как вдруг сквозь шум и гам, царящий вокруг, послышался крик.

Ну, мало ли отчего могут кричать и вопить на ярмарке. Может, ловкие воры вытащили у бабы Приськи корову из-за пазухи, может, сцепились две подвыпившие торговки или подрались мужики из-за места для подводы, - одним словом, на ярмарке коза и та блеет.

И то, что на крик стали сбегаться отовсюду люди, меня тоже не удивило. Не удивился потом и мужик, у которого я покупал поросенка, когда я тоже, махнув рукой, подался за всеми.

Толпа собралась такая, что никто не мог протолкаться вперед, и любопытные начали взбираться на подводы.

Сначала в том крике слышались божба и мольба. Потом он стал отчаянным, без веры и надежды.

- Что такое? Что? - спрашивал я мужиков.

Одни не слышали моих вопросов и, поднимаясь на цыпочки, крутили головой, чтобы увидеть хотя бы что-нибудь, другие отмахивались, - а иди ты, мил человек, и только один мужик, выглядывая из сплошной лохматой бороды, сказал протяжно и скрипуче:

- А-а ничо-ого та-ако-ого. - И, вздернув победно бороду вверх, радостно пояснил: - Наро-од конокра-а-ада су-удит.

Я начал торопливо проталкиваться в середину толпы:

- Стойте, дурные, стойте! Я из милиции!..

- Ты чего пихаешься?! - угрожающе поворачивались ко мне мужики, и глаза их были очень недобрые. Волчьи.

- Человека убивают, а вы!.. Спас-и-ите! Мили-и-иция!

- А-ах так, зараза! Степан, ты поближе, дай ему в зубы, чтоб не лез не в свое дело! Ишь!

Сильный подзатыльник сбил у меня с головы картуз.

- Тащи его сюда! Должно, сообчник!

- Знамо дело! Перепрятывал!

- Да, может, и нет... В очках...

- Это из тех каналий! Такие только и уводят коней! Потому как работать не шибко способны!..

Темные пасти хищно оскалились, узловатые лапы потянулись ко мне схватить, вытрясти душу.

И - каюсь - я попятился, съежился, вобрал голову в плечи.

Взобравшись на какой-то воз, глянул поверх голов.

В тесном кругу дюжие мужики убивали цыгана. Тот уже не кричал, а хрипло стонал, прикрывая тело локтями. Били сапогами, с размахом, резко ахая, как рубят дрова.

И то, что цыган не в состоянии был уже кричать, разъяряло неправедных судей до исступления.

Вдруг белобрысый мужик растолкал своих сообщников.

- Разойдись! Так его не доймешь. Держи за руки и за ноги! Та-ак. Разведи ноги!

Он повернулся в мою сторону лицом, и я узнал Петра Македона.

- Пе-е-етро! - в отчаянии закричал я.

Но он сейчас не услышал бы ни бога, ни дьявола.

Пружинисто подпрыгнул и всей своей озверевшей тяжестью, двумя сапожищами ударил цыгана в пах.

И небо разверзлось от дикого воя.

- Ва-а-а-а! Ва-а-а!

А Македон, оскалив зубы, крутил каблуками, отдирая от тела этот нечеловеческий вопль.

От дикой боли я схватился за живот и тоже закричал, упал, забился в припадке. Кажется, меня стошнило.

А толпа хозяев гудела одобрительно и невозмутимо, железно и злобно.

- Га-га-га!

- Так, так его!

- До-онял!

Кажется, на мгновение я потерял сознание...

А потом озверевшие неправедные судьи брали цыгана за руки и за ноги, били его о землю. Сколько раз? Кто знает. Никто не считал.

Но вот в толпу врезались конные милиционеры, стреляя вверх.

Падая и топча друг друга, преступники бросились врассыпную.

С десяток ближайших Петровых подручных конники согнали в тесную гурьбу.

Македон обвел конников улыбчивым злорадным взглядом.

- Я же вам говорил! Говорил!.. - лающим голосом убеждал он их в чем-то.

Два милиционера спешились, ловко связали одуревших вершителей самосуда и, подталкивая конями, повели их в околоток.

Подвода, на которой я лежал, закрыв лицо руками, была самой ближней к месту расправы, и труп принесли к ней.

- Эй, ты, убирайся, - нетерпеливо толкнул меня в спину милиционер рукояткой нагайки.

- Я свидетель...

- Давай, давай! Пошел за нами!

Я едва сполз и стал рядом с телегой, держась за люшню.

Тело положили на подводу, и хозяин ее, боязливо оглядываясь на труп и повисая на уздечке бороздного коня, повел лошадей через плац, заставленный возами.

Я плелся позади словно угорелый. Чувство равной с "судьями" вины сгибало мои плечи.

За подводой потянулась было толпа, но конные, выхватив из ножен сабли, стали на пути.

Толпа заухала, загудела и подалась назад.

- Петренко! - крикнул командир наряда. - Забери клячу цыгана на предмет опознания!

Возле самой милиции задержанные мужики начали было дергаться, но милиционеры с плохо сдерживаемой злостью так уняли нескольких, что все быстро успокоились.

Во дворе преступников посадили на траву, около них остался всадник с наганом в руке, остальные милиционеры спешились и начали заводить лошадей в конюшню. Старший наряда побежал докладывать начальнику. Подводу с убитым закатили в густую тень, под грушу. Коня цыгана привязали возле крыльца.

Я стоял в группе свидетелей и с болезненным любопытством разглядывал Македона.

Я не думал ни о чем. Голова - словно ватой набита, а тело все так и гудело от повсеместной боли.

С теми же дикими и улыбающимися глазами Петр Македон вертел головой, ища поддержки у своих поникших сообщников. Но им теперь было не до него.

И вдруг взгляд Македона остановился на привязанном около крыльца коне.

Петр на мгновение потупился, потер лоб о согнутую в локте руку. Затем посмотрел на коня снова. Заморгал, словно ему запорошило глаза. Вскочил на ноги и завопил что есть духу:

- Ме-е-ерин! Мерин! - И затрясся в рыданиях. - А у меня была-а-а... ох!.. кобы-ы-ыла!..

Мне тут же захотелось выхватить у милиционера наган и уложить Македона на месте.

"Эх, Ригор, Ригор!.."

Сообщники Петра тоже повскакивали, загомонили.

Милиционер поднялся на стременах и гаркнул:

- Садись, сволочи! Застрелю!

И прицелился в одного из них. Мужики брякнулись на землю, как подкошенные.

На крыльцо вышел начальник в широченных красных галифе и в сбитой набекрень фуражке. Потирая щеку ладонью, осмотрел "судей", потом приблизился к убитому, зачем-то ткнул его пальцем, крякнул и, заложив руки за спину, направился в помещение.

- Труп на вскрытие. Гадов в предварилку. Свидетелей по одному - ко мне.

Так и не купил я в тот день поросенка.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ, в которой автор повествует о том, что София

Курилиха не уверена в своем муже, что Степана зовут трубы, а батька

Шкарбаненко пытается устранить разницу между городом и деревней

После происшествия с обмолоченными снопами София с неделю ухаживала за Степаном, как за надоедливой болячкой. А он будто не замечал ее заискивания.

Женщина прямо-таки терялась в догадках, пытаясь найти причину отчуждения Степана.