Борис Можаев - Лесная дорога

Выбившись из сил, в кровоподтеках и ссадинах, она отходила к берегу и здесь, раздвигая трупы своих собратьев, торопливо разбивала хвостом один из продолговатых бугорков, выбрасывала оттуда уже политую молоками икру своих предшественников, выметывала сама икру в эту ямку и, не успев как следует зарыть ее, тут же умирала. Вода красная от икры; отмель усеяна сдохшей рыбой.

Закатное солнце тяжело плавало над лесными вершинами, и в этом медно-красном свете рыбины казались окровавленными.

Мы долго молчали и смотрели на это мрачное рыбье побоище.

Затихли отдаленные глухие раскаты, - видать, вальщики закончили работу.

Ветра не было - ничто не шелохнется. И только редко и жирно каркали вороны; они лениво перелетывали над протокой, садились на прибрежные кедры и сердито кричали на нас.

- Хоть бы вы растащили эти заломы, - сказал я Пассару.

- Нам некогда... Людей нет. И очень бесполезно. Сплавщики много раз взрывали заломы. Все равно затягивает. Вода села к осени. Вот беда!

- Значит, вода виновата? А вы - молодцы!

- Зачем молодцы?! Конечное дело - наши бревна в заломах лежат.

- И опять сплавлять будете... Сваленный лес на Теплую трелюете?

- Куда же еще? - сказал Пассар.

Я посмотрел на Пинегина.

- А что бы вы стали делать на месте Мазепы? - спросил он с вызовом.

- Во-первых, не поехал бы на совещание передовиков...

- Смелый шаг, ничего не скажешь, - усмехнулся Пинегин. - Кстати, пора ехать в Ачинское. Не то ночь застанет.

- Счастливого пути.

- А вы остаетесь?

- Да.

Пинегин обернулся к Пассару:

- Пошли! - и уже на ходу громко заговорил: - Оказывается, не умеем мы лес рубить, не умеем... Теперь журналисты будут руководить лесорубами.

Пассар крикнул мне:

- Идите по следу! Как раз в бараки... Понял?

- Ладно, ладно!

До самых сумерек ходил я по берегам протоки.

Странная рыба! Живет, вырастает в океане... Но настанет время метать икру - уходит в далекие таежные речушки на родину. Только здесь, в своем родном нерестилище, может она выметать икру, народить детей.

Каким непостижимым чутьем находит она эту единственную из тысячи проток, затерявшуюся в глухой тайге за тысячи километров от моря-океана?

Какие приметы расставлены там, в морских и речных волнах, что она не сбивается с пути?

Что за мудрый и строгий закон гонит ее в далекую таежную речушку, чтобы народить детей и помереть самой?

Да, помереть во имя жизни детей... Эти малыши, вылупившиеся из икринок, зарытых в песчаное дно, в голодную и холодную апрельскую пору будут поедать то, что осталось от родителей; чтобы, подкрепившись, выйти в дальнее плавание - в море-океан. Жить и жить!..

Но из этих икринок, торопливо брошенных в воду, ничего не вылупится; унесет их равнодушная вода в большую реку, и будут они долго носиться в волнах, пока не потеряют цвета и запаха и не упадут вместе с песчинками в береговую отмель.

В бараки пришел я вечером.

Поселок Мади ничем особенным не отличался от многих других мастерских точек, виданных мной за долгие разъезды по Амурской и Уссурийской тайге, три приземистых барака - в одном столовая и лавка, в двух других живут лесорубы.

Один барак - мужское общежитие, другой - смешанное: женщины и семейные.

Еще кроме этих бараков стояла маленькая избенка, покрытая корьем, - в ней складывались пилы, бочки с горючкой, тросы, запчасти к тракторам и всякий тряпичный хлам.

Пассара нашел я в столовой, он сидел при керосиновой лампе и пил густой, как деготь, чай. В помещении было жарко натоплено.

Максим расстегнул фуфайку, лицо его разопрело до красноты, от головы густо валил пар, как от самовара.

Из раздаточного окна выглянул щуплый смуглый человечек в белом колпаке с выпуклыми блестящими глазами.

- Ты озябла? - спросил он, улыбаясь, и подал мне кружку такого же черного дымящегося чая. - Бери, кушай!

- Дай ему поесть! - сказал Пассар.

- Картошка хочешь? Икра хочешь? - спрашивал меня повар.

- Давайте, что есть! - Я сел рядом с Пассаром.

- Попков тебя вез, да? - спросил Пассар.

- Попков.

- Застрял возле моста. Я трактор послал.

Распаренный, без шапки, с торчащими черными волосами, Пассар не казался таким уж юным, как давеча. К тому же на висках заметно пробивались иголки седины.

- Сколько же вам лет? - спросил я его.

- Тридцать семь.

- Что вы говорите! А я вам дал не больше двадцати пяти.

- Я капли водки не истреблял, - сказал Пассар.

Повар поставил на стол икру и картошку.

- Своя готовим. Кушай.

Икра, с пружинящей, точно вулканизированной кожицей, раскатывалась по зернышкам.

- Тоже нанай? - спросил я Пассара, когда повар ушел.

- Его узбек. Крепко сердился на вас Пинегин, - сказал Пассар, закуривая. - Везде, говорит, суется...

- Он что, сват или брат Мазепе?

- Почему?

- Горой за него стоит... покрывает.

- Мазепа план хорошо выполняет... Очень выгодно для района.

- Послушайте, Максим, вы же таежный человек... Выросли здесь. Неужели не жалко вам леса?

- Я уж привыкал.

- Рыба погибнет...

- Конечно... Нанай так говорит: рыба есть - и жизня есть, рыбы нет - и жизни нет.

Мы долго молчим, курим...

- Сначала я так говорил Мазепе: давай рубить все подряд... дорогу строить, дома строить. Плюнем на директора. План свой составим... А он мне сказал - дурак! Нас прогонят - других возьмут. - Максим смеется, крутит головой, потом внезапно замолкает и с грустью смотрит в темный угол. Рабочие бегут, понимаешь. Живем как в стойбище, через год поселки бросаем. Мужчины и женщины в одном бараке... Давайте, говорю, хоть столами отгородим - женатых в один ряд, холостых в другой. Тогда одна женщина встает и говорит: "А мне куда ложиться? Днем я холостая, а ночью женатая".

- А что же Мазепа? - спросил я.

- Ну что Мазепа?! Я говорю - давай поставим еще один барак. А он: "Зачем?" На будущий год и эти бросим. Тож правильно. Ачинское - большой поселок. Дома двухквартирные... Школа есть, больница, клуб... Тротуары дощатые, понимаешь. Все равно через год бросим. Кедры вырубили.

- Сколько же вы кубометров берете с гектара?

- Сорок кубометров берем, а двести пятьдесят бросаем...

- Богато живете...

- Пора спать! - бесцеремонно сказал Пассар. - Только вам придется идти в женский барак. В мужском мест нет. Ларда вас проводит. Аделов! - крикнул он повара. - Корреспондента проводи в барак! Койку там приготовили. Спокойной ночи. - Пассар подал свою маленькую сухую руку и вышел.

Меня удивила простота нравов, которая царила в женском бараке.

Койки стояли двумя рядами попарно, вплотную друг к другу.

На койках спали по соседству женщины и семейные пары.

В дальнем углу, слабо освещенные висячей лампой, сидели и целовались влюбленные.

Длинный дощатый стол загородил весь проход; одним торцом он упирался в кирпичную облупленную печь, вторым подходил к самым дверям.