Борис Можаев - Маша

- Николай Иванович, - произнесла она как можно спокойнее, все еще глядя в окно, - я больше не буду работать в конторе.

- Это что еще за новость? - Булкин подошел к ней.

- Никакая это не новость. - Маша повернулась, и прораб увидел ее нахмуренное и сердитое лицо. - Я сюда ехала работать на стройке.

- А где же ты работаешь?

- В конторе. А я хочу штукатурить или малярить... Словом, дело делать.

- Черт побери! - воскликнул Булкин, всплеснув руками. - Может, и мне взять в руки сокол или кельму? Перестать бездельничать?

- Вы - это другое дело. Вы - инженер. Вас учили строить. А я педучилище окончила, а не курсы нормировщиков. И потом, я же по комсомольской путевке.

- Ну и что ж? У тебя вон рука болит.

Маша посмотрела на свою правую руку с искривленными пальцами и уродливыми красными ногтями.

- Зажила у меня рука. Хватит уж.

Булкин забегал по конторе.

- Черт побери! - говорил он на ходу, глядя куда-то на пол. - Ведь это что ж получается? В штукатуры, в маляры агитируют кого угодно... И в газетах пишут. А про нормировщиков ни гугу. А кто такой нормировщик? Эксплуататор, что ли? Кто он такой, я вас спрашиваю? Труженик. Даже не деятель. Понятно? Значит, никуда ты не пойдешь, и выбрось из головы свои мысли. - Булкин остановился перед Машей и, сердито наморщив свой выпуклый лоб, уставился на нее карими глазками. Он ждал ответа и вдруг заметил, как стали краснеть и дергаться Машины веки и первые слезы угрожающе поползли на щеки. - Ну, ну, ладно! - примирительно вскинул он руку. - Ладно, говорю, ладно. - Булкин снова сорвался и зашагал, глядя на пол. - Вот оно дело-то какое получается, да, - рассуждал он сам с собой. - Если мне ее отпустить, значит, самому надо табели составлять и за наряды садиться... А кого я на свое место поставлю? Может, эту скандалистку из маляров? спросил он Машу.

- Я не знаю, - тихо ответила она.

- Да, ты не знаешь. Ты, Маша, ничего не знаешь... - Булкин внезапно умолк, глаза его сухо заблестели, а на лоб снова поползли бугристые валики, стиснутые морщинами. Но выражение лица его было растерянным. И вдруг он с трудом выговорил, словно выдавил слова: - Привык я к тебе... Вот оно, дело-то какое. - Булкин сухо, как-то надрывно кашлянул в кулак и быстро вышел.

Маша познакомилась с Булкиным три месяца назад, когда одна-одинешенька приехала на перевалочную станцию Силки. В дороге Маше прибило руку вагонной дверью. Пальцы были сильно повреждены, пришлось сойти с поезда и пролежать несколько дней в больнице. Так и отстала она от своей комсомольской группы.

В тот вечер как раз на станции отгружал цемент на свой участок Булкин. Он встретил Машу любезно и, глядя на ее забинтованную и подвязанную руку, все шутил:

- Бедный подранок, отстал от своей утиной стаи.

Он взял Машины вещи: чемоданчик, рюкзачок и даже сетки-авоськи. Маше ничего не оставил.

- Вам нельзя, крылышко зашибете. - А сам все по-петушиному забегал вперед. - Вслед ступайте, утеночек. Меньше испачкаетесь.

Маша смеялась вместе с Булкиным. Ей понравилась эта суетливая обходительность прораба и весь его простецкий, какой-то домашний вид. "Хороший он, - думала она со свойственной ей сердечностью. - И смешной такой в своей древней шляпе".

Булкин усадил Машу вместе с собой в кабинку могучего "МАЗа". Дорога была невообразимо грязная, тряская. Но Булкин бережно поддерживал ее больную руку и предупреждал, где будет трясти и как нужно держаться за скобу здоровой рукой. Маше было с ним легко, просто, как с давнишним знакомым, и она всю дорогу рассказывала ему про свою Рязанщину, про то, как она решилась ехать на новостройку.

- Я люблю больше всего в жизни детей. Со взрослыми я сама чувствую себя школьницей, - призналась она прорабу. - Учительницей мечтала стать. А тут вдруг призыв комсомола - на стройки ехать. И знаете, услышала я это по радио - и мысль у меня вроде вспыхнула: "А что, если и мне поехать?" Я сначала даже испугалась такой внезапной мысли, прогнать ее старалась. Да куда там! Разве прогонишь собственные мысли? Встретила я, помню, свою подружку, одноклассницу, да и призналась ей. Вот, говорю, и хочется поехать на Дальний Восток, и боязно. Решительная она. Обняла она меня. "Маша, говорит, милая, и со мной такое же творится! Поедем, поедем... И чтоб на самый Дальний Восток!" Посмеялись мы, и весело нам стало и так радостно - куда весь страх пропал. Подали мы заявление. А с нами за компанию еще четверо. В училище наше заявление как снег на голову. Ведь мы же выпускники были и назначение получили. Вызывают нас на педсовет. "Вы все продумали?" - спрашивают. "Все, все", - отвечаем. "Так вы же учителя, а не строители!" - "А мы, говорим, сами на пустом месте и химический комбинат построим и школу. А потом детей учить станем в ней". И такой счастливой нам показалась мысль - самим построить школу, самим и учить в ней, - что мы непременно мечтали приехать в глухое место, в тайгу...

Увлеченная воспоминаниями, Маша недовольно встречает посетителей. Ввалились целой толпой штукатуры - шумные, веселые.

- Баста! Один дом закончили. Ну-ка, что мы там заработали?

Маша взяла у бригадира наряды, раскрыла "Единицы норм и расценок" и начала подсчитывать.

- Братцы! - восклицали штукатуры. - В этой цифири шею сломать можно.

- Это же так просто, - смущенно поясняла Маша. - Сначала нужно определить норму времени, потом выработки, а потом уж и расценки.

- Хо-хо! Ничего себе простота, - смеялись ребята.

Заработок у них получился высокий; довольные, они, уходя, говорили:

- Хорошо считаешь. С получки конфет купим.

Потом пришел бригадир разнорабочих, бровастый сумрачный крепыш, которого звали все на участке Серганом.

- Где прораб? - спросил он строго.

- Где-то на участке. А что?

- Ну вот, он где-то по участку бродит, а у меня рабочие отказываются землю копать.

- Почему?

- Определить надо категорию грунта.

- Ну что ж, пойдемте. - Маша встала из-за стола.

- А ты умеешь? - недоверчиво спросил Серган.

- Посмотрим.

Маша пришла на площадку, где копали ямы под столбчатый фундамент будущего дома. Она осмотрела несколько ям - грунт был глинистый, плотный, вперемешку с крупными булыжниками.

- Ну что ж, четвертая категория, - авторитетно сказала Маша. - Давайте проставлю в наряде.

Рабочие, удовлетворенные, загомонили.

- Ишь ты, - с довольной усмешкой заметил Серган. - Где ж ты обучалась этой премудрости?

"Где я обучалась? - думала Маша, возвращаясь в контору. - Вот здесь... Мало ли чему он обучил меня".

В конторе Маша снова вспоминает, как они ехали в тот вечер с Булкиным по лесной дороге. И как она все рассказывала ему про мать и про сестренку Нинку. И снова в памяти перенеслась она в ту кабину грузовика, и слышится ей свой неторопливый ровный говор:

- Все хорошо, думала я, но как мне маму известить? А вдруг она не поймет меня? Помню, застала ее в огороде. Подошла к маме, она склонилась над грядкой. Кофточка на ней потемнела от пота, прилипла к спине. Как подумала я, что уеду от нее далеко-далеко, и в горле запершило. И такой она мне дорогой была в ту минуту, что и сказать не могу. "Мама, - говорю я тихонько, - а ведь я на Дальний Восток еду". Она вроде бы вздрогнула. Потом молча поднялась, а траву из фартука-то прямо на рассаду выронила. Посмотрела на меня так строго да только и сказала: "Ты взрослая уже, дочка". А дома-то все-таки не выдержала. Сели мы ужинать. Она не ест. Смотрит в миску, а глаза слезами наливаются. Обнялись мы тут и поплакали вместе. "На дело, говорю, нужное еду, мама". - "Я же понимаю. Поезжай, дочка, поезжай". А сама так и заливается слезами. "Ты уж на людях-то не плачь, а то неудобно..."