Борис Можаев - Мужики и бабы

- Ты один придумал эту несуразность или с кем обговаривал? - строго спросил Возвышаев.

- А что?

- А то самое... Едешь на боевое задание с оппортунистическим настроением - это и есть внутренняя капитуляция перед крепостью под названием "частная собственность".

- Ну, это ты брось! - Чубуков в одну руку переложил вожжи, другой взял изо рта трубку и стал возбужденно говорить, размахивая ею, как дымящейся головешкой: - Я эту частную собственность шуровал еще задолго до революции, когда ты под стол пешком ходил. Я через нее в тюрьме дважды сидел и ненавижу ее как самую главную заразу на земле. Не то чтоб отступать перед ней... Вот этой рукой смогу запалить с обоих концов любое село, сжечь все до последнего овина, - он погрозился трубкой, - если это понадобится для искоренения всех отростков частной собственности в пользу мирового пролетариата. Я не в том смысле тебе говорю, что испугался отобрать что-либо из мужицкого барахла. У меня рука не дрогнет. Я тебе о дьявольском упрямстве этих мужиков. Ну, семена отберем... Надо - штаны с них посымаем. Но если мужик не запишется в колхоз, что ты с ним сделаешь?

Возвышаев покачал головой и сказал с горькой усмешкой:

- Вот что значит теоретическая слепота в проведении политики дальнего прицела. Ты что думаешь? Неужто мы будем ждать мужицкого всеобщего согласия на поворот лицом к сплошной коллективизации? Да какой же политик ждет всеобщего согласия, когда задумал прочертить линию главного направления? Пока он будет ждать всеобщего согласия, он и сам состарится, и народ обленится до безобразия. Всеобщего согласия не ждут, его просто устраивают для пользы дела.

- Но как ты его устроишь? Ведь это не то чтоб отобрать имущество или там раскулачить, сослать?

- В теории есть доказательство от противного, то есть вовсе не обязательно заставить всех кричать: "Мы за колхозы". Вполне достаточно, чтобы никто не говорил: "Мы против колхозов". А если кто скажет, взять на заметку как контру. Понятно?

Чубуков от неожиданности даже рот раскрыл.

- Это и в самом деле просто, - только и выдавил из себя.

- И сегодня в Гордееве ты увидишь, как это делается, а завтра утром проделаешь все то же самое в Веретье. Вот так. А теперь гони! - Возвышаев снова завернулся в тулуп и успел даже соснуть до Гордеева.

Подъезжали к селу уже ввечеру; на высоком церковном бугре на черных липах дружно, картаво кричали галки, зеленый купол колокольни, золотая луковка и крест блестели в жарких отсветах кровяного заката, и сумрачная длинная тень от огромной белой церкви пропадала в дальних пределах тускнеющих снежных полей. Было что-то тревожное и в этом заполошном гортанном птичьем гаме, и в широком зареве полыхающего ветреного заката, и в ритмичном покачивании оголенных черных лип.

- Что, подъезжаем? - спросил Возвышаев из тулупа.

- Да, гордеевская церковь, - отозвался Чубуков.

- А я вроде бы и не спал... - сказал Возвышаев, откидывая воротник тулупа. - Думал, что все еще лес - санки идут ровно, ни заносов, ни раскатов.

- Ветер только начинается. За ночь заметет - и не выберешься отсюда.

- Ну уж это отойди проць! Как говорят в Пантюхине. Если понадобится, верхом - и то уеду. А то обе лошади запрягу в одни санки.

- А нам чего без подводы делать? Гордеевский куст большой.

- Достанете подводы. Вы тут останетесь полными хозяевами.

С высокого церковного бугра все село видно было как на ладони: два бесконечно длинных порядка домов по берегам извилистой Петравки; внизу, у самого речного приплеска, в окружении ветел и тополей, за тесовой оградой, - деревянная, крашенная охрой школа, возле которой густо толпились мужики в бурых свитках, в черных и рыжих шубах, в лаптях и белых онучах, высоко ухлестанных частой клеткой обор.

- Ну, Чубук, веселый будет разговор, - сказал Возвышаев, глядя на мужиков. - Гони!

У школьной околицы встретил их Акимов, взяв под уздцы разгоряченную лошадь, он провел ее сквозь узкий проезд в ограду и крикнул избачу, стоявшему в толпе мужиков:

- Тима! Тащи сена! - Привязав лошадь к поперечно закрепленному бревну, подошел к начальству: - С приездом вас, Никанор Степанович!

Возвышаев уже вылез из тулупа и прыгал возле санок, разминая озябшие ноги в высоких хромовых сапогах; на нем была приталенная защитного цвета бекеша, отороченная кенгуровым мехом. Поздоровавшись с Акимовым, спросил:

- Всех собрал?

Тот пожал плечами и сцепил на животе толстые пальцы:

- Оповестил всех.

- Имей в виду, никаких скидок мужикам на то, что отсутствовали, не будет.

- А по какому поводу собрание?

- В колхоз будем принимать.

- Кого?

- Всех.

На круглом и красном лице Акимова расплылась добродушная широкая улыбка:

- Всех сразу не примешь.

- Почему? - строго спросил Возвышаев.

- Дак ведь почти восемьсот человек... До свету не перепишешь всех-то.

- А у нас не церковь. Мы не записываем каждого в отдельности ни во здравие, ни за упокой.

- А как же?

- Всех сразу.

Акимов вытаращил белесые глаза, тревожно оглянулся на Чубукова. Не шутят ли? Нет. Чубуков распускал чересседельник, пыхтел трубкой и хмуро насупился... Подъехала вторая подвода. Радимов выскочил из санок в тулупе, в валенках, громоздкий, как медведь, сам стал распутывать повод, привязывать за коновязь лошадь и балагурил:

- Теперь бы горячих щец да помягче бабец, вот и погрелись бы. Чего это мужики у тебя на улице мерзнут, а в школу не идут? - спросил у Акимова.

- Не помещаются все в школе-то.

- А надо их бабами да девками перемежать. Уплотнились бы, - засмеялся Чубуков.

Тима принес из школьного сарая огромную охапку сена, положил ее перед лошадиными мордами, подошел к Акимову и что-то зашептал ему на ухо.

- Что у вас за секреты? - сказал Радимов. - Перед судебно-следственной комиссией все должны быть откровенны, как на исповеди.

- В Веретье появился беглый кулак, - сказал Акимов.

- Кто такой? - Возвышаев перестал прыгать, насторожился.

- Бывший подрядчик Звонцов.

- Ах этот, который дом свой сжег! - воскликнул Радимов. - Взять и немедленно доставить в тюрьму.

- Ага, возьмешь воробья за хвост, - усмехнулся Акимов. - Сперва поймать надо.

- А где Ежиков? За чем смотрит? Сейчас же пошлите туда уполномоченного, и пусть немедленно арестует, - приказал Возвышаев.

- Я ж вам говорю - скрывается он. По слухам, там... А где он прячется никто не знает.

- Эх вы, растяпы! - сказал Возвышаев. - Пошли в школу.

Входили с заднего крыльца, через учительскую; оба класса и коридор битком были набиты мужиками, накурили так, что подвесные керосиновые лампы светились мутными шарами, как бакены в речном тумане. Приглушенный говор, как шмелиный зуд, немедленно стих при появлении длинной шеренги начальства. Впереди шел Акимов и короткими мощными руками раздвигал толпу, как табун лошадей, приговаривая: