Борис Можаев - Мужики и бабы

Вдоль рощи последним поспевал Махим, а Чувал проиграл обоим сергачевским.

- Ты чего, ягоду собирал? - крикнул Маклак Махиму.

- Фуражку сорвало, вот и подзадержался, - сказал тот, подъезжая.

- А после не мог ее подобрать?

- Он боялся, кабы Линдерша ее не сперла, - сказал Соколик, и все засмеялись.

- Дак чего, вам за воблой-то итить? - спросил Соколик.

- Почему это нам? Очки поровну. Мой выигрыш стоит два очка.

- Ну, давай канаться! - Соколик выломал палку из забора и кинул ее в воздух.

Маклак поймал ее за середину, и пошли мерить кулаками... Верх оказался за Соколиком.

- Ладно, хрен с вами. Накормим вас воблой. А теперь в сад, - сказал Маклак.

Они спешились, привязали лошадей к частоколу и только двинулись вдоль забора, как их окликнул слабый грудной голос:

- Что, робятки, ай яблочка захотелось?

Горбун вышел из вишневых зарослей и ласково глядел на них, опираясь на падожок.

- Да мы это... испить захотели, - смущенно пробормотал Маклак. Жарко... Обгонялись... Ну и притомились...

- Колодец-то во-он игде... Возле пруда. И ведерко там есть, - сказал Горбун. - Ступайте с богом. А за яблочками приезжайте на большой Спас. Тады и разговеемся. А до Спаса грех яблоки есть, робятки... В них еще сок не устоялся, раньше времени сорвешь - только сгубишь. А яблоко-то богом дадено. Это райский плод.

Сконфуженные ребята поотвязали лошадей и подались восвояси, на прогон. Они поспели к заезду самой главной четверки. Еще издали, подъезжая к вышке с колоколом, вокруг которой застыла в мертвом ожидании огромная толпа, они услышали резкий нервный выкрик Успенского:

- Пошли!

Он стоял на вышке возле колокола и напряженно глядел в сторону Ухватовки, где приняли бег невидимые еще рысаки. И вот уже колыхнулась далекая стенка на валу, замахала руками, сорванными шапками, и многоголосый гул толпы, сперва отдаленный, невнятный, все более и более набирая силу, ураганом летел вдоль валов. Вот и рысаки показались: они шли по середине прогона грудь в грудь, высоко задрав головы, выпучив огненные глаза.

Крайним к вышке шел гнедой жеребец Костылина; сам хозяин, раскорячив ноги, сидел на качалке без кепки, со свирепым лицом, блестя на солнце лысиной. Дальше в ряд бежали похожие друг на друга, как белые двугривенные, два орловских в серых яблоках красавца: на одном сидел Федор Акимович, в черном картузе, с калининской бородкой, пароходчик из Малых Бочагов, а на втором, на квашнинском жеребце, - Васька Сноп в красной рубахе с рыжими, вразлет, волосами. Крайним с той стороны шел вороной в белых носочках рысак из Гордеева с чернобородым ездоком.

Под рев, свист, вопли, улюлюканье они неслись с такой неотвратимостью, как если б там, впереди, их ждало блаженство вечное или небесное царство... Перед самой вышкой Костылин все-таки вырвался, ушел на полкорпуса вперед...

Успенский ударил в колокол и, подняв руки, бросился вниз по лестнице. А внизу уже ликовала возбужденная толпа.

- Ну что, ну что я говорил, крой вас дугой?! - тормошил Андрей Иванович Успенского и Бабосова. - Чья правда, ну?

- Васька Сноп виноват. Я видел с вышки, как он теребил жеребца. Задергал его, стервец...

- Смерть найдет причину! Найдет... - возбужденно произносил Андрей Иванович.

Он радостно глядел вокруг себя и никого не видел. Даже на Федьку не обратил внимания. Видно было, рад, что выиграл.

- Андрей Иванович, на скачки останешься? - спросил его Успенский.

Теперь к ним подошли Сашка Скобликов с Марией, у Сашки под глазом был здоровенный синяк.

- Ну что ты? Какие теперь скачки? После таких бегов ваши скачки мышиная возня...

- Тогда, может, с нами пойдешь? - сказал Успенский. - Мы вот к Скобликовым собрались... - кивнул на Сашу. - Пропустим по маленькой в честь Духова дня.

- Нет, ребята... Я и так пьяный... Вы уж гуляйте... Вы молодежь... А мне домой надо. Гости приедут. Я ведь не безродный.

У Скобликовых был накрыт праздничный стол: скатерть белая, голландского полотна, узором тканная, с красной каймой и длинными вишневыми кистями; салфетки к ней положены тоже белые в красную клетку с темно-бордовой бахромой; бокалы и рюмки чистого хрусталя с королевской короной, потрешь ободок, чокнешься - звенят, как малиновые колокольчики. Серебро столовое положили с вензелями, фамильное... Слава богу, хоть столовое убранство да сохранилось.

Сам хозяин надел кофейный костюм в светлую полоску и красный тюльпан в петлицу продел.

Все у него было крупным: и нос, и уши, и вислый, как у мирского быка, подбородок, в плечах не обхватишь, раздался, как старый осокорь. Свои седые косматые брови он чуть тронул тушью, да еще кочетом прошелся перед зеркалом.

- Папка жених! - прыснула Анюта, дочь его, двадцатилетняя красавица с темными волосами, зачесанными назад и затянутыми до полированного блеска в огромный пучок. На ней было зеленое шумное платье, с белым кружевным передником, в котором она прислуживала за столом.

Даже Ефимовна, тоже крупная, как хозяин, старуха с темным усталым лицом, принарядилась в черное платье из плотного крепа с шитьем и мережкой на груди.

И только один Сашка оделся по-простецки - он был без пиджака, в батистовой белой рубашке с откладным воротником и закатанными рукавами.

Он привел с собой Бабосова да Успенского с Марией, явились прямо с бегов.

- А-а, рысаки прикатили! - приветствовал их на пороге Михаил Николаевич. - Ну, кто кого объегорил?

- Вон кто виноват, - кивнул Саша на Успенского. - Знаток конских нравов.

- Проигрались?

- Васька Сноп подвел... Задергал, стервец, жеребца, - оправдывался Успенский. - У меня чутье верное: я еще на разминке видел - Квашнин маховитее.

- Эге... А мы, дураки, верили тебе, - с грустью сказал Саша.

- А вы что, играли скопом? - спросил Михаил Николаевич.

- Меня прошу исключить, - сказал Бабосов. - Я за компанию люблю только пить водку.

Он увидел выбегающую из кухни Анюту и бросился к ней:

- Она мила, скажу меж нами!.. - продекламировал, ловя ее за локоть.

- Коля, не дури! У меня поднос.

Тот выхватил поднос с закусками и поспешно скаламбурил:

- Я хотел под ручку, а мне дали поднос.

Анюта с Машей расцеловались.

- Уж эти лошади... Мы вас ждали, чуть с голоду не померли, - надувая губы, говорила Анюта.

- И все это надо съесть? - спросила Мария, оглядывая полный стол закусок.

Тут и балык осетровый, и окорок, и темная корейка, и селедка-залом толщиною в руку, истекающая жиром красная рыба, и сыры...

- Еще индейка есть и сладкое, - сияла, как утреннее солнышко, улыбкою Анюта.

- И пить будем, и гулять будем, - кривлялся, притопывая вокруг стола, Бабосов.

- Дети, за стол! - басил старик. - Мать, занимай командную высоту!

- Мою команду теперь слушают только чугуны да горшки...

Пили шумно, с тостами да шутками... Засиделись до позднего вечера...