Борис Можаев - На пароме

- А как же, помню, - подтвердил пастух. - Он черепенниками торговал.

- Во, во! Дак его отец от клада помер. Открылся ему клад в риге по осени. Пошел он утром, затемно еще, печь насаживать - тресту сушили. И вот тебе видит - утица переваливается с боку на бок, по полу риги-то. Да все кря-кря... А лететь не летит. У них сроду уток не было, и у соседей тоже. Он: "Господи Иисусе Христе, это клад!" Да палкой и начкнул птицу. Она тут же рассыпалась. Рассыпалась она - и целая куча золотых. Он их собрал в мешочек. Куда их деть? Носился с ними, носился да в печку спрятал в риге. В печную кладку положил и кирпичом закрыл. Правда, взял он три золотых монеты с собой. Вот настает ночь - ему не спится, не терпится поглядеть на месте ли золото? Пошел он в ригу - а там возле печки часовые стоят с шашками налоге. Он было к печке, они: стой! Зарубим! Не сумел, говорят, счастьем попользоваться, теперь все... Клад ушел. Что с ним было дальше не помнит. А только очнулся он наутро. Видит - валяется в риге. Схватился он за печку, отвалил кирпич. Ан, золота нет.

С другого берега реки закричал мужской голос:

- Паро-о-о-ом!

Старик поглядел туда и сказал:

- Кажись, не наши.

На том берегу стояли мужчина и женщина, одетые легко, но с плащами на руках.

- Бреховские учителя, - сказал пастух. - Утром говорили, будто в Тиханово учителей собирают. Роно задачу им задает на новый текущий год.

- Паро-о-о-ом! - закричали с того берега уже в два голоса.

- Обождут, - сказал старик. - Может, кто подъедет. Тогда уж заодно и этих перевезу. Ну, ладно. Значит, пропал мешочек с золотом. А те три золотых у него все ж таки остались. Он на них лесу купил на сруб. Призвали плотников, стали рубить они. Старый плотник ударил топором - и щепка полетела кверху. "Ну, Корнеич, - говорит плотник, - хочешь обижайся, хочешь нет, но я тебе не советую жить в этом доме. Продай лес". "Почему?" - "А потому что не впрок пойдет тебе этот дом". Не послушал Филипп Корнеевич. Срубили дом, поселились. Вот тебе неделю не прожили хозяин помер. Они его в Самодуровку продали, на вывоз. И там через месяц хозяин помер... Вот он что делает, клад, когда его взять не умеют.

- Паро-о-о-ом! - опять закричали с того берега.

- Скажи ты, какой нетерпеливый народ пошел, - сказал пастух. - Никакой выдержки. Что дети малые.

- А все оттого, что понимают об себе много, - отозвался старик.

- Работать лучше надо, а не рассуждать, - сказал Семен.

- А ты чего же не работаешь? - спросил старик.

- Я не паромщик.

- Дак вон, бери шест и становись. Ну, становись! - старик указал на паром.

Но Семен лежал на брюхе и не шелохнулся, покусывая травинку.

- А-а! То-то и оно. Все мы любим указывать, - торжествующе сказал старик. - А вот как самому стать за правило, так это брюхо болит.

- Паро-о-о-ом! - доносилось требовательно с того берега.

- Теперь они любят кнопки нажимать... А чтоб правилом махать - спина болит. Иной пастух теперь и кнутом хлопнуть не умеет, с палкой ходит. Пастух потрогал длинный ременный кнут, лежащий возле него.

- Ноне и пастуха норовят электричеством подменить, - сказал старик. Проволоку натянут, а по ней ток пустят. Корова носом ткнет - ей хлоп по носу!

- Электричество есть, а молока нету, - сказал пастух.

- Паро-о-о-ом!

- Зато теперь много полезных ископаемых, - возразил Семен.

- Это что за полезные ископаемые? - спросил старик.

- Ну, земные клады, про которые вы здесь толкуете.

- Земные клады не каждому даются, - сказал старик. - Работать надо, а не искать.

На спуске к реке загромыхала телега. Удившие ребятишки метнулись к ней с криками:

- Кино! Кино едет...

Невысокий парень в серой кепке с какой-то рыхлой сонной физиономией спрыгнул с телеги, взял под уздцы лошадь и стал заводить ее на паром.

- Вань, какую картину привез? - спросил Семен.

- "Дай лапу, друг", - нехотя ответил тот.

- Дак ты же эту лапу на той неделе привозил! - удивился старик.

- Есть еще "Вижу солнце", - сказал киномеханик.

- И солнце ты нам показывал. Да мы и без тебя видим его каждый день.

- А я виноват, если других нет?

- Как это нет? Скажи - другие разобрали, а тебе опять лапу сунули.

- Показать бы тебе Москву за эту лапу, - сказал Семен.

- Да идите вы!.. Что дают, то и везу.

- В этой жизни, Ваня, надо брать все самому, а не ждать, когда дадут... Закон! - наставлял Семен.

Лошадь на припаромке стала, заупрямилась.

- Н-но, травоядное! - тянул ее за обороть киномеханик.

- У нее двигатель под хвостом, как у ракеты. Ты ее под хвост ширни! скалил зубы Семен.

- Да иди ты!..

Наконец телега отгромыхала по бревенчатому настилу, и старик отвязал чалку. Киномеханик, въехав на паром, снова уселся на телегу.

- Помог бы паром столкнуть, - сказал старик, упираясь шестом в берег.

- У меня государственное имущество, - ответил киномеханик важно. - Куда ж я от него?

- Его что, лошадь съест, твое имущество?

- Давай, дед, упирайся! - крикнул Семен. - Крепи союз труда и обороны.

- Обормот, - выругался старик.

По берегу от дальних домов вьюном сбегал мальчишка.

- Ну, что? Придет Любка? - спросил его Семен.

- Ее там нет.

- А где ж она?

- Не знаю. Наверно, на станах.

- Плохо дело! Приказ надо выполнять до конца. Сбегай на станы, разузнай и доложи мне! Ну, не в службу, а в дружбу.

- Это уже не дружба, дядь Семен, а работа. А за работу деньги платят.

- Ого! Силен бродяга... А между прочим, резон. - Он достал из кармана двугривенный. - На, в кино сходишь. Стоп! - остановил он мальчика. - Давай лучше так: сбегай в магазин, принеси мне поллитру. Вот тебе деньги... И закусь - банку джема. А Люба сама придет.

Любка появилась с другого берега. Она так же стояла посреди парома и равнодушно глядела, как старик, вихляя телом, натужно сипит и шлепает по воде своим правилом. Наряд на ней был самый будничный - выгоревшая в синеватый горошек кофточка, да коротенький зеленый сарафанчик, да синие полукеды на босую ногу. И в одежде, и в ладной ее, крепко сбитой фигурке с маленькой неразвитой грудью было что-то еще детское, - и круглое личико ее исшелушилось на скулах и носу, как у школьницы, и волосы заплетены в косы. И только руки ее были полные, сильные, с налитыми от работы, красными пальцами.

Семен встретил ее пьяной ухмылкой, он поднял с земли поллитру водки, уже наполовину выпитую, и сказал:

- Салют!

- Тебе чего?

- Как чего? Тебя. Вот, за твое здоровье пил... Вдвоем со сваей. Об настил чокался, - он ткнул бутылкой в сваю.

- Оно и видно, что чокнутый, - сказала Любка, пытаясь пройти по настилу припаромка.

Семен встал, растопырил руки, загородив ей дорогу.

- Не дури! Мне на дойку пора.

- Обождут твои коровы.

- Еще чего? Думаешь - все бездельники, как ты.

- Ишь ты, какие мы важные! - Семен покрутил руками.

- Эй, обормот! Не видишь - человек занят? - сказал старик.