Борис Зайцев - Дальний край

Петя вышел на Никитскую, к Тверскому бульвару. Было еще рано; бульвар имел тот чистый вид, как обычно по утрам. Снег чуть похрустывал, тихи и задумчивы были деревья, хранившие под снежной одеждой свою жизнь, столь же непонятно–великую, как жизнь неба, ветров, земли. Пете казалось, что сейчас он ? часть чудесной симфонии, светлой и мажорной. Все вокруг идут, тысячи людей спешат, едут, чувствуют, мыслят ? все в ритме одного пульса, и этот пульс ? Жизнь.

Пете приятно было отдаться спокойной силе, он шел, не зная сам, куда именно. Точно в полусне проходил он по улицам ? Тверская, Газетный, Кузнецкий, и он одновременно дышал сотнями грудей, ощущал сразу все мысли этих существ, и в ответ хотелось ему опять крикнуть одно слово: «любовь», ? чтобы все обернулись, улыбнулись и продолжали жизненный путь в свете этого слова.

В таком настроении Петя решил, что ему надо зайти в кафе Трамбле, на углу Кузнецкого и Петровки.

Видимо, ему нравилось, что можно сидеть у зеркальнаго окна и наблюдать всех, смотреть на весело–кипящую людьми улицу ? и мечтать.

Он так и сделал. Ему не мешали. Два-три завсегдатая читали газеты, и перед Петей пробегали дамы, шли молодые люди, катили рысаки, плелись извозчики, изредка бурчал автомобиль.

Вдруг в этой сутолке метнулась ему в глаза на другой стороне фигура: на своих длинных ножках, заалевшая от мороза, с выбившейся прядью волос бежала, разумеется, Лизавета. Петя вскочил, хотел постучать ей, но сконфузился, сел: понял, что, все равно, не услышит. Но Лизавета остановилась, взглянула, вся покраснела и, легко подобрав юбку, бегом кинулась в кафе к некоторому смущению дам и порядочных людей.

Через минуту она была уже с ним, и завсегдатаи подняли от газет головы ? их нельзя было не поднять: слишком много влилось свету в темно-коричневую комнату.

? Здесь? ? спросила она, вздрагивая ноздрями: ? зачем здесь? Что делаете?

Лизавета имела такой вид, будто сейчас сорвется с места и улетит, как светлая комета. Некогда ей было, куда–то надо спешить, мчаться ? не ждет жизнь.

? Тут хорошо, ? сказал Петя. ? Я не знаю… да, вот здесь…

Он чувствовал, что говорит что–то смешное, нелепое, но по ее глазам видел, что это хорошо, что она меньше была–б рада, если бы он сказал умно ? и, в конце концов, он совсем сбился, замолчал и покраснел.

— Кофе, — сказала она неожиданно: — чашечку.

И, делая вид, что ей интересно это кофе, и как будто она его пьет, Лизавета блестела глазами и говорила о разных пустяках, о магазинах, портнихах. Петя рассказал о Зине, но оба, перекидываясь лишь им понятными взглядами, все время были в электрическом состоянии: между ними вчерашняя, светлая тайна, сиявшая во всех мелочах слов.

И, как немногие дни жизни ? этот день обратился для них в свет, в счастье: возвращенье домой под руку и обед, и разговоры с Алешей, сразу почуявшим, в чем дело, и вся суетня гостей, толокшихся, как нарочно, массой, и вечер фельдшериц в Дворянском собрании, которым они закончили день. Нынче был особенно вкусен воздух, особенно весела Москва, особенно хороша полоска багрянца на закате: необычно хрустел под ногой снег, прозрачней зал Собрания, свет люстр чище. Сотни барышен, танцевавших со скромными студентами, представлялись милыми, полными любви. Оркестр гремел вальс и трогал сердце.

Метелица, сыпавшая сверху, снизу, с боков, когда выходили из Собрания, мчавшаяся веселым свистом по бульварам и улицам ? тоже была замечательной, навсегда врезалась в сердце. Никогда больше не пахло так разрезанным арбузом. Вряд ли найдется и извозчик, что мчал бы так легко, сквозь снег и ветер, Петю с Лизаветой в их родные края.

Это бывает лишь раз. Те, кто это знает, остановятся на минуту, взглянуть, улыбнутся и пойдут дальше. Так всегда было, так и будет.

XVIII

Степан жил в переулке у Девичьего поля. Собственно, у него была и не квартира, а две комнаты с кухней.

Вся эта захолустная сторона Москвы, с маленькими домиками, деревянными заборами, садами, напоминала провинцию. Но Степану отчасти это даже нравилось: проще.

Среди своих мечтаний, страстных размышлений о том, что делать, Степан не мог, конечно, не интересоваться жизнью личной, семейной ? она его окружала со всех сторон.

Степан понимал, что увлечение Клавдией было неглубоко, больше зависело от его темперамента: с жутким чувством он замечал, что другие женщины ему не безразличны. Одна же из них, Лизавета, все сильнее овладевала его сердцем. «Да, но это невозможно», говорил он себе: ? Клавдия моя жена». Этими мыслями, фразами, нельзя было, конечно, изменить своей натуры. Чувства его уходили лишь вглубь и там кипели. «Пустое, ? решил он: ? Клавдия хорошая женщина; я должен благодарить судьбу, что она послала мне именно ее. Не надо распускаться. Глупости».

И он усиленней работал, давал уроки, вел партийные дела.

Понятно, что с Петей и всем их домом Степан не мог часто видеться, прийтись туда впору.

Он свел Клавдию к Лизавете, и они попали как раз на нетолченную трубу народа. Лизавета была занята только Петей, Алеша пел цыганские романсы, спорил с Федюкой о борцах. Клавдию смущала эта компания, понимавшая друг друга с полуслова, хохотавшая, принесшая сюда отголоски веселой и вольной жизни. Здесь завязывались, протекали и развязывались романы, беззаботные и необязывающие, ? и Клавдии казалось, что она тут не у места.

Степан слушал разговоры, иногда говорил и сам ? он нисколько не стеснялся ? но его немного удивляло это общество, и в серьез он не мог к нему относиться.

? Шумно у них очень, ? сказал Степан, садясь с Клавдией на обратном пути в конку.

? Зато весело, ? ответила она тихо.

? Может быть.

Клавдия взглянула на него боковым, косящим взглядом и сказала:

? Почему же ты туда редко ходишь?

? Я говорю: может быть, весело, но почему ты думаешь, что весело именно мне?

? Отчего же тебе и невесело? ? сказала Клавдия несколько сдавленным голосом. ? Разве ты не такой, как другие? Наконец, там столько красивых женщин…

В глазах Клавдии что–то блеснуло, и в этих новых, чужих и тяжелых звуках ее голоса, как предостережение, зазвучала такая ненависть ? к еще неизвестному, но возможному, ? что у Степана похолодели руки.

? Зачем говорить так… ? Степан не нашелся, что прибавить. Но он понял, что этот разговор, такой мимолетный, но первый их разговор ? имеет свою силу и глубокое, мучительное значение.

Клавдия не говорила больше об этом. На другой день она встала в обычном настроении, но незаметно для нее самой вчерашний разговор вспомнился с оттенком укола.

Клавдия отправилась на курсы в Политехнический музей, но какая–то заноза была в ней, и она слушала профессоров с тем унылым невниманием, ? когда хочется сказать: «ну да, это все очень хорошо, но, ведь, есть…» и мысль тотчас переходит на свое. «Конечно, он может увлекаться многим. Да и Лизавета интересна. Глупо это отрицать. Но, ведь, он меня любить, он мой муж…» И, мгновенно вспоминая Степана, его крепкую, суровую фигуру, Клавдия испытывала такой прилив нежности, умиления и такой ужас перед тем, что было бы, если–б… что в глазах у ней шли зеленые круги, и на минуту она теряла сознание. Потом переводила дух и про себя бормотала: «Фу, идиотка, сумасшедшая».