Анатолий Найман - Каблуков

Началось с разговора с отцом Александром, он служил молебен, Каблуков стоял сбоку. Тот вдруг прервал себя, подошел и сказал: "Не смотрите на меня, у вас взгляд стал сугубо пронзительный, заставляет поворачивать к вам голову, я не могу сосредоточиться". Каблуков ответил: "Вы говорили, что после наркоза просыпаешься или здесь, или там. Нет, просыпаешься и здесь, и там". Тот отошел. Каблуков уставился в пол: квадраты керамических плиток, серые и белые. Две точки, в которые уперся его взгляд, задымились и вспыхнули легкими огоньками. Он поднял глаза. Впереди, у самой солеи, стояла Люба Шверник, высокая и с очень тонкой шеей. Он подумал: надо потом проверить, такая ли тонкая на самом деле. А то цыплячья, толщиной с горло. Она подошла, стала напротив, улыбаясь. Он подумал: ну с какой высшей целью может быть такая шея? И сказал вслух, не просто беззлобно, а чтобы она поняла, что он готов пожертвовать собой, лишь бы сделать для нее самое лучшее: давай вот так возьму тебя в пальчики и задушу.

Сон сном, но сон повторял эпизод, который Каблуков помнил. Это было в церкви на Воробьевых горах. Он туда зашел, гуляя. Гулять приехал специально, на автобусе от метро "Университет". Священник после обедни давал крест, другой пересекал храм. Первый его окликнул: отец Александр. Каблуков на него посмотрел и узнал того, Шуру. Просто он тогда еще не знал, что это он, не был еще знаком. Тот начал молебен: благословен Бог наш - повернулся к Каблукову, сказал добродушно: больно пристально вглядываетесь, не надо так. Впереди стояла женщина с очень тонкой шеей. Когда вернулся на улицу, она вышла за ним, окликнула: Каблуков, ты что старых друзей не признаешь? Оказалось, Люба Шверник... Когда же это было? Было, точно. Ну, может, не в том порядке. Прожигание плитки, слова про пальчики вокруг горла - тоже было, просто тогда не заметил.

Ночью к обычным просыпаниям прибавилась обязательная бессонница на час, на два. Книга и тут наготове лежала на стуле. Но сперва надо было справиться со жжением шва на груди - с этого все и начиналось. Как будто он вдруг воспаляется, краснеет, наливается. Жжение расходится сантиметра на два влево и вправо от него, но, кажется, настолько же и вглубь. Боль проникает в грудину - срастающуюся после хирургического разруба. Каблуков начинал рефлекторно метаться по постели: это как-то должно было освободить от огня. Однако каждый раз ставил и какой-то предел, после которого сдерживал себя. Брал книгу, начинал читать. Про Лютера, Кальвина, Паскаля. Про крестьян в Провансе и что они готовят в деревенских харчевнях. Про Варшавское гетто, про Довида Кнута, Скрябину и Боклевского, про стихи Бродского, про обращение с сумасшедшими в Средние века, про Тутанкамона на Крите. То, что осело на эмигрантской книжной полке.

Снаружи мало-помалу синело, светлело, новый день, первая таблетка в семь, в восемь завтрак, от любого слова о еде мутит, ать-два по коридору, на стене как нарочно "Тюремная прогулка" Ван Гога, кресло со скамеечкой для ног, радио с джингл-беллс каждые пять минут, а до Рождества еще... Ну как вы? Ну как ты, Каблуков, сегодня? Пора под душ. Неприятная мысль. И то, что после первого дня Ксения стала мыть его голого, и то, что привык. Может, сегодня попробовать самому? Ляля или Люба скажут, как обычно: пора вам под душ - их куртуазное подшучивание. Нет, я сегодня сам. В метро хоть от кого-нибудь обязательно будет остро пахнуть путом - как от грядки тубероз. Входишь в вагон метро и не можешь понять, что в нем не так. Тебе объясняют: это сюрприз. Хочешь спросить, но язык не слушается. Таблетка. Ксения проверила, что он не проснулся, вложила в губы таблетку, поднесла поильничек, он глотнул. Значит, семь.

Это они с Гурием ехали. Вошли в вагон, в котором что-то было не так. Все, кто друг с другом разговаривали, выглядели глухонемыми. Жестикуляция, движение губ, как будто сопровождающее беззвучную речь, гримасы. Вагон остановился, шум исчез, включился звук. Вот оно что. Девица, из тех двух, на которых он первых обратил внимание, проговорила, выходя на перрон, подруге: сказал, позвоню. Он спросил: "Что она сказала?" Гурий ответил: "Это начало и конец ее истории, вся ее история". Каблуков объяснил: "А я подумал, они глухонемые". "Так это и есть - речь глухонемых".

Еще, пл, эта зарядка, пл. Как раздавалось у матери на кухне из радиоточки "круговые движения руками". Ксения - выходила из ванной, у них с ней была одна: "Сюрприз: сегодня моюсь сам". Она, мгновенно: "Я тоже"... Когда-то можно дать роже и расплыться беззаботно. Завтрак, кресло, джингл-беллс. Ляля: "Пора вам под душ, сегодня не задерживайтесь, Каблукова ждет сюрприз". И тут он небрежно: "Гурий, что ли?" Ляля и Люба смеются. Ксения: "Я по паспорту Булгакова". Он: "Иду под душ". Легко встает с кресла, легкой походкой пересекает гостиную. Потому что - в настроении. И получается. Справился - сам оделся. Вообще, явный сдвиг. Прилег, но не заснул. На шум поднялся, вышел. В прихожей целовал дамам ручки Дрягин.

От себя телевизионного отличался предлагаемой зрителям ролью. Там был важный, знающий больше, чем говорит, тут - запростецкий, радостный и вообще весельчак. Повернулся к Каблукову, облапил по-медвежьи (всё - кино): "Дай-ка, дай-ка - и за те годы, когда не обнимались, и за сегодня. Как бы тебя не смять". (Кино; русское.) "От одного отвык - ну напрочь. От "вы". Ну не могу. Тут "ю", и когда юкаю, они думают, что я "вы", а я - только "ты". Всем. Чтоб не путаться. И о тебе - как подумаю - а я о тебе всё думаю, думаю - только "ты". Годится?" Ляля и Люба исходили неподдельным восхищением: большой человек - такой свой! "Мне сказали, ты физкультурник, гуляешь. Пошли, я как-никак тоже бывший. Ксюш, уступишь мне его сегодня? Какая, а! Не верю глазам: Зина Росс, и в невиртуальных, как говорится, формах. Каблуков, ты такое сокровище береги, не налегай на нее во время прогулки".

На улице он сказал: "Вон видишь лимо с шофером? А как тетеньки наседали меня встретить и обиходить! Значит, первое. Никаких бесплатных хирургий и бесплатных пансионов. Немедленно переведи деньги с IFSSH на госпиталь и Ляльке. Я сам все выясню и скажу, сколько куда". "А фонд любезности коллег?" "Не надо любезности. Здешнее высшее достижение: заводишь дружбу, только с кем хочешь. Остальным платишь. Что тебе Лялька - сестра, жена? С какого счастья ты к ней вселился, чай с ними пьешь? Ты бы в Москве с ними водился, здесь водился бы? Сам по себе?" "Вдруг взять и съехать? Куда?" "Взять и съехать. Изобразить лопуха: явился Дрягин, объяснил мою бестактность, за меня, не спросясь, решил, не знаю как благодарить, до свиданья. Со мной она залупаться не станет, на тебя взъестся. И что? Номер я тебе и Ксении уже снял, приходящую сестру нанял. Ты лопух и есть. Простейшая вещь, выписать чек - нет, обязательно дождаться, чтоб Михайла Иваныч пришел заревел: кто ел моей ложкой, спал на моей постели?" "Чек не мой". "И не мой".