Андрей Назаров - Песочный дом

В трепете голубой сферы, наполненной Авдейкиным дыханием, звучала летучая тайна - нестерпимый восторг парения. И шар лопнул, и каплей упал на полосу асфальта под окном. Авдейка сидел на широком мраморном подоконнике с разноглазыми вкраплениями и дул в размокшую трубочку. Мыло лезло в рот, он плевался и чихал, а Иришка разводила в блюдце маленький обмылок и смеялась пестрым смехом. В створку трельяжа бабуся видела две детские головки, но шары терялись в солнечной глади и, только лопаясь, вспыхивали темными, едва уловимыми крапинками конца. Шары лопались и падали каплями, но полет их оставался в Авдейкином воображении, пока не вспыхнул квадрат выбеленного холста в клубе "Звездочка". Дядя Коля-электрик сделал в клубе халтуру, отчего там зажегся свет, и повел Авдейку на первомайский утренник читать "Бородино". Перед этим Иришка обмерила Авдейку холодными пальцами и связала из бывшей бабусиной кофты голубую матросочку с якорем, а мама-Машенька успела до смены забежать в клуб, взглянуть на сцену, откуда сын ее будет читать стихи.

Распахнув двери, Машенька остановилась на пороге пустого зала, силясь вызвать в воображении его фигурку на подмостках, и не могла. В самом начале войны с трибуны, установленной на этих подмостках, какой-то лектор говорил, что народ встанет на пути врага один к одному, "как эти кресла, товарищи". Теперь эти кресла, сомкнутые в ряды, стояли во всю страшную тишину зала с отстраненностью смертников - законченно, плотно, молча. Машенька содрогнулась и прикрыла дверь.

Когда Авдейка вышел на сцену, в зале было много женщин и дядя Коля, а в первом раду сидели Сопелки, Болонка и Сахан, пришедший из-за кино. Инвалид с красной повязкой на черной руке сказал, что Авдейкин папа был герой и погиб, защищая Москву. Авдейка читал громко и ни разу не сбился, но женщины, уставшие после ночной смены, не очень радовались, а некоторые украдкой вытирали глаза хвостами белых платков. Потом все хлопали в ладоши, и инвалид с черной рукой сказал, что надо читать еще. Авдейка читал про Мцыри, как он боролся с барсом, и жалел, что какого-нибудь небольшого Сопелку под видом барса не выпустили на сцену и нельзя было его победить.

После перерыва детей вывели, даже Сахана, а Авдейку, как артиста, оставил дядя Коля, и тогда осветился квадратный холст.

На нем было взрослое кино, а в кино - все как до войны - песни и танцы. Там одна красивая тетя хотела ехать в далекую деревню учить колхозников балету, потому что они очень любят танцевать, но не умеют. Однако научиться балету колхозникам не пришлось, потому что кино про счастливую жизнь порвалось на середине. Вместо нее показывали хронику про войну. Проскакала конница с опущенными долу шашками, пролетели самолеты, и земля от взрывов поднялась, черной волной захлестнув зал. Авдейка закрылся рукавом, пережидая взрыв, а потом увидел танки, которые шли по снегу и стреляли, будто сплевывали огонь. Солдаты копали окопы, с кукольной быстротой выбрасывая землю.

Вдруг на экран выскочил немец с перекошенным лицом, отвернулся и помчался прочь, но споткнулся о пули и с размаха нырнул головой в сугроб так, что торчали только его ноги в белых обмотках поверх сапог. Но тут что-то случилось, экран погас, закричали "халтурщик" и заерзал сосед дядя Коля-электрик. Потом зажглось, заскрипело, и мир повернулся вспять. Неподвижные ноги в обмотках страшно двинулись, вытаскивая из сугроба немца, и он побежал спиной вперед, туда, где был жив, а пули из него вылетели назад, в красноармейца. Авдейка не утерпел и вскрикнул в голос, но тут опять погасло, зажглось, и немец, проделав тот же путь, встретил свои пули и успокоился в сугробе, по-видимому, навсегда.

После хроники с немцем, снующим из жизни в смерть, стали показывать цирк, где по кругу ходили на задних ногах лошади в косыночках, беспорядочно подпрыгивали гимнасты и падал клоун с приклеенной улыбкой. Потом появился жонглер, неумолимо точными движениями белых рук подбрасывающий шары. Медленно померк свет, и на темном фоне купола возник светящийся эллипс неуловимо вращающихся шаров. Авдейка напрягся, затаил дыхание, боясь сбить налаженное движение фосфоресцирующих рук, - и летели, летели, летели шары, пульсировал и светился бесконечный эллипс.

В зале зажегся свет, проведенный соседом-электриком, все собрались уходить, но тут пустили учебную ленту про Вселенную. Разнесенная вдребезги каким-то страшным крушением, она наполнила экран светящимися шарами звезд, бесконечно давно потерявшими друг друга. Вокруг каждой звезды вертелись совсем незначительные шарики, один из которых называли Землей, что было странно и грустно. Эти неисчислимые шары разлетались в разные стороны и гасли, пропадая за экраном. Вселенная была темная и похожая на цирк.

# # #

Вечером на кухне под тлевшей вполнакала лампочкой с черными крапинками от довоенных мух дядя Коля развоцил примус. Авдейка ел холодную свекольную котлету и чувствовал смутную тяжесть.

- Скажи, дядя Коля, - спросил он, - правда это, что Земля - такой шарик темненький? Или только в кино так?

Дядя Коля подумал, провел пальцем по круглому лбу, оставив полоску копоти, и ответил уклончиво, что это правда, но в правде этой умозрительность и возвышенность воззрения. А проще - с самой Земли глазами не углядеть.

Авдейка не понял.

- Ну это как война, - объяснил дядя Коля, стирая копоть у осколка зеркала над Глашиным столом. - Идет ведь где-то, а от нас не видно.

Тут неожиданно затрепетал примус, и в кухню ворвалась тетя Глаша в распахнутом халате, с опухшим лицом и бесцветными, выеденными глазами. В горле ее клокотали слезы:

- Ты чему мальца учишь! Войны ему не видно! Всем война, а ему мать родна, спекулянт проклятый!

Дядя Коля оторопел, облизал рот и снова провел на лбу темную линию.

- Да вы не так поняли, уважаемая Глафира...

- Я тебе! Я тебе пойму, пузырь бесстыжий. Сидишь тут, белобилетник липовый, а там люди гибнут. Ванечка вот... Ваня... Ванечка...

Глаша зарыдала в голос, а дядя Коля ушел к себе в обиде и саже.

- Да что стряслось, Глаша? - слабым голосом спросила Иришкина мать, которая, когда не орала на Иришку, могла только шептать.

- Ванечку убили, летуна моего ненаглядного. - И, посмотрев на недоумевающую Иришкину мать, Глаша запричитала: - Ну еще беленький такой... Лейтенант, на истребителе летал. Ванечка... мальчик совсем... на Крещенье приходил, как же ты? И-и-и... - занялась она во весь голос, - не помнит, не помнит никто Ванечку...

Никто в квартире и правда не помнил Ванечку, как и других летчиков, приезжавших к Глаше. Они исчезали и возвращались неузнанными, как птицы на карниз. Авдейка помнил только, что прежде летчики сидели в кресле "ампир", а потом перестали и смущенно спрашивали в дверях Глафиру Павловну. Еще он помнил гимнастерки, которые Глаша чистила по утрам на кухне.