Андрей Назаров - Эшлиман во временах и весях

У Алекова была собака, шотландская колли, и вечерами он читал ей сказки. Были плотно зашторены окна и печально склонена лампа, и тонкая струя дыма над забытой сигаретой распадалась и таяла в зеленом тинном свете. Альма опускала голову на скрещенные лапы и поводила ушами, улавливая ладовое течение его голоса, многообразные шорохи дома и ту таинственную жизнь, что совершалась в ее теле.

С тех пор как в присутствии профессиональных наблюдателей произошло интенсивное грехопадение Альмы с элитным кобелем, лауреатом и призером, зашторенная жизнь Алекова приобрела непривычное общественное значение. Никогда прежде не занимавший воображения современников, Алеков был захвачен вихрем разыгравшихся вокруг него интриг. Причиной их послужил раскол, назревавший в Клубе служебного собаководства, где была зарегистрирована Альма.

Группа владельцев собак, возглавляемая владелицей элитного кобеля, требовала отмены испытания овчарок на злобность и прекращения натаскивания на человека его лучшего друга. Алеков вежливо соглашался. Но тут же звонил военизированный бас, сманивавший Алекова разговорами о больших золотых медалях, ожидающих его суку. От Алекова требовали занять позицию. Без позиции было Алекову сиротливо, но и занять её он не решался.

С приближением родов Альмы популярность Алекова возрастала и теперь, услышав телефонный звонок, Грибов ставил кружку пива против сухаря Китаева, ставившего на секретаршу Лидочку и выигрывал от двух до пяти кружек в день. Сухарь Китаев отдавал мелочью.

И даже Лидочка посетила с ним оперу. Появились и сотрудники, свободно бегавшие по коридорам и приносившие Алекову на подпись небывалые бумаги в защиту таких-то от преследований таких-то. Алеков изумлённо подписывал, вызывая бурное одобрение бегающих сотрудников.

Звонила элитная дама с напористыми интонациями: «Никакой военизации и культа! Взгляните за окно, их время минуло!»

Алеков уныло взглянул в сумеречное окно на площадь Маяковского, над которой уже засветился неоновый лозунг, сообщавший: «Нынешнее поколение советских людей будет …ить при коммунизме!»

— Жить, — доверчиво прочла Лидочка.

— Пить, — возразил Грибов.

— Возможны варианты, — сухо сказал Китаев.

Алеков хотел добавить что-то свое, но тут снова зазвонил телефон.

— Без вязок оставлю! — обрушился на него из телефонной трубки отставной бас начальника Клуба. — На бобы со своей сукой сядете! Щенков отдать в порядке очереди! Ишь, веяния развели! Мы, вот, покажем веяния! Собака не игрушка, а животное для исполнения! Ясно? Приступайте!

Измученный Алеков тайно покинул учреждение задним выходом снабженческого отдела, купил фосфор для Альмы и бублики к чаю и поехал через весь город в квартиру номер 1, корпуса 2 типового дома 3, серии 4–5/6 на улице 7 микрорайона 8.

Свою однокомнатную квартиру в новом районе Алеков получил три года назад и выпил на новоселье три рюмки польской водки, отчего приснилась ему старинная монета. Вначале, в детстве, он до блеска стачивал ее о подножье памятника, а потом вырос, спохватился, но прежнего рельефа уже вспомнить не мог. Он всматривался до рези в глазах, до медного привкуса во рту, но монета необратимо тускнела и гасла.

На другое утро похмельный Алеков ехал на работу с нового места и тщательно приглядывался, чтобы запомнить дорогу. «По камешкам и вернулись домой Ваня с Машей», — вспоминал Алеков русский вариант французской сказки и улыбался.

Во дворе массивным квадратом лежал сырой снег, и Алеков явственно различил в нем бесцветные кристаллы. Черные ручьи подмывали снег и вытекали на улицу. Алеков выскользнул следом — и запнулся, забыл идти дальше.

Стена надвигалась на него — бетонная стена типовых блочных конструкций, над рассчетами которых проходила алековская жизнь. Взгляд скользил по единообразным плоскостям домов не цепляясь, вызывая головокружение, и Алеков поспешил отвернуться, но и позади него, словно отражение в свинцовой воде, стояли бетонные клети — сомкнуто и страшно. Алеков засуетился, выбираясь, как из приснившейся смерти, и был тут же смыт спасительным потоком людей, текущим по тротуару.

Алеков никогда не видел, чтобы столько людей шло в одну сторону, и никто — навстречу, и так был изумлён, что сбился с ноги и получил весомый толчок в спину. Алеков засеменил, стараясь не наступать на чужие пятки, а потом снова попал в общий успокаивающий ритм и шел, слушая, как расползается и приглушенно чавкает под ногами грязь, шел — и не было никого навстречу.

Темный ручей жался у тротуара, ограничивая движение людей, а потом гулко падал в сточную решетку, взбивая над ней шевелящуюся рыжую пену. За поворотом Алекова плотно прижали к большой спине, приподняли и опустили в узкий лаз метро.

Впечатления этого дня, не вместившись полностью в алековское сознание, побудили его, однако, к покупке сводной решетки отечественного производства на окно первого этажа и записи на щенка шотландской колли, впоследствии названного Альмой.

Кто-то рвал алековский чертеж, и это было непереносимо. Алеков прислушался, подскочил на неразложенном диване и мигом скользнул в переднюю по лакированному полу.

Альма лежала на боку, тяжело поводя вспухшим животом, и частыми рывками запрокидывала узкую морду, словно хотела оторваться от своего измученного тела. Ритмичное усилие вздувало ее горло, и хриплое дыхание разносилось по квартире со звуком разрываемой бумаги.

Алеков приподнял миску с водой, но судорога передернула Альму, вода пролилась, и звеня покатилась по полу миска. Алеков подхватил ее, побежал на кухню и, облив китайскую пижаму, снова наполнил. Альма выпила, дыхание ее улеглось и просветлевшие глаза нашли Алекова.

Сидя на корточках, Алеков гладил свою собаку, а потом замерз и побежал одеваться. С сухим потрескиванием скользнула в пиджак синтетическая сорочка, казалось, снопы искр высыпят из рукавов — «Как из левого рукава, как из правого рукава…» Вместо искр высунулись из рукавов знакомые вялые руки.

Альма заскулила снова — тонко, по-детски однообразно. С болезненным состраданием глядел на нее Алеков, а она заваливалась на бок и сучила лапами, стараясь удержаться.

И вдруг отшатнулся Алеков, поняв, что вот так умерла его Вера, и увидел ее — измученную, белую, чужую — за окнами предродовой. Уже стояла зима, такая ранняя в тот год зима, а он висел на оконном пролете, и немели пальцы, и он сползал, обдираясь о стену, и запрокидывал голову, чтобы удержать ее уплывающее лицо, и сползал, и не за что было уцепиться…

Стрелка настенных часов кольнула Алекова, он ощутил пробежавшую по спине электрическую дрожь и выскочил на улицу, уже включенным в текущий день. Но образ жены за зимним окном не отпускал Алекова. Понуро спустился он в незамысловатую дыру своей современной станции и столь же понуро вылез из подземного дворца на Маяковской, и мимо памятника прошел равнодушно, не остановился, не посмотрел вверх на бронзовые штанины.