Аркадий Аверченко - Том 3. Чёрным по белому

— Извозчик! На пристань.

На пристани я нашел лодку, выехал на средину реки и, вынув из кармана какой-то предмет, нерешительно повертел его в руках.

— Гм… Может быть, не бросать? А вдруг — пригодится… Нет! Нет!!

Я размахнулся и без колебаний швырнул в воду предмет, находившийся у меня в руках. Он, как ключ, пошел ко дну.

Да, признаться, это и был ключ. От копилки.

Облегченный, радостный, вернулся я домой.

Две недели золотым и серебряным дождем сыпались деньги в копилку.

К исходу третьей недели я однажды вечером взял в руки копилку и стал ее трясти, держа щелью вниз. Но, проклятые мастера сделали внутри около щели какие-то закорючки таким образом, что монета никак не могла выскочить обратно.

Я поставил копилку на место и два дня бродил бледный, как тень, грустный.

Может быть, это было мое личное мнение, но дни казались мне черными… Я взял копилку, понес ее в кухню, повалил на пол и стал колотить по ней обухом топора… Копилка даже не поморщилась. Я стучал по ней лезвием, пинал ее ногами, топтал железным ломом — кроме нескольких царапин, она осталась неуязвимой.

Пришла даже мне в голову мысль: взорвать эту машину динамитом. Но я побоялся шума, грохота и скандала.

В тот же вечер я сделал шаг, который при некоторых осложнениях мог-бы грозить мне каторгой. Так как слесарные мастерские были уже закрыты — я обернул проклятую кассу в платок и потащил на конец города, где проходил железнодорожный путь. Подкрался к рельсам, положил на одну из них кассу и стал дожидаться в канаве прохода поезда…

Поздно вечером мы ужинали с Марьей Герасимовной в «Аквариуме» и при расплате, лакей попросил меня переменить одну из золотых монет, которая, по его словам, была «как будто жеванная»…

Я отправился в сберегательную кассу и обратился к чиновнику:

— Можно у вас вносить деньги на сбережение?

— Можно.

— Прекрасно. Я буду вносить, но если я приду когда-нибудь требовать их — вы мне не давайте…

— Этого мы не имеем права.

— Да, скажите просто: нет в кассе денег. Все, якобы, истрачены.

— Этого нельзя. В кассе деньги всегда должны быть.

— Почему? Ну, скажите просто вашим сторожам, чтобы они вывели меня. А если я буду упираться, настаивать и требовать вклад обратно — отдуйте меня просто палкой.

— Вы с ума сошли! Кто же нам позволит расправляться палкой с клиентами!?

— Так какая же это тогда сберегательная касса?! Эх, вы!

Я ушел, резко хлопнув дверью.

После этого, я отправился к своему экономному знакомому и спросил его совета. Положение казалось мне безвыходным.

Он пожевал конец уса, постучал пальцами о стол и неожиданно предложил мне:

— Знаете, что? Отдавайте деньги мне. А я человек крепкий… И если вы даже в ногах у меня будете валяться, прося деньги на какой-нибудь вздор — я вам не дам ни грошика.

— Правда? — обрадовался я. — О, как я буду вам благодарен.

С души моей свалился камень.

На другой день я встретился со своим благодетелем и вручил ему первые шестьдесят рублей.

Он одобрительно кивнул головой, сунул их в карман и сказал:

— Прекрасно! А теперь зайдем в ресторан — я угощу вас ужином и бутылочкой-другой винца.

Мы зашли. Во всё время ужина я сидел, восторженный, светлый и строил планы, как у меня накопится много денег и я буду чувствовать себя независимым человеком.

Когда ему подали счет, он вынул мои деньги и бросил на стол двадцатипятирублевку.

— Постойте! — изумился я. — Зачем же вы расплачиваетесь моими деньгами?!

Он усмехнулся.

— Эх, вы! Дитя! Не всё ли равно… Ну, я не захватил с собой денег, а потом приду домой и пополню.

— Ах, так!..

До сих пор я собрал уже около двух тысяч и все они лежат у моего экономного, благоразумного знакомого.

Он не солгал. Его сердце оказалось тверже скалы.

Несколько раз я пробовал вымаливать у него небольшие суммы, но, увы — всё было безуспешно.

— На что вам? — говорил он. — На букеты, театры, костюмы, да финтифлюшки разные? Это, батенька, на черный день!

Недавно я захворал тифом. Денег при себе у меня не было… Я с радостью вспомнил о своих сбережениях, и, в одну из минут сознания, попросил у навестившего меня знакомого небольшую сумму.

— Ну, вот, — слабо улыбаясь, пролепетал я, когда он приехал ко мне, — и наступили черные дни… Лежу я, одинокий, горю в огне, в бреду, а денег нет. Теперь-то уж вы дадите, я думаю?

— Ни-ни, — благосклонно ответил он. — Ни в коем случае. Это еще, батенька, не черный день. Вы лежите в больнице и, так или иначе, но за вами ухаживают. Ничего! Отлежитесь. Вот если бы вам отрезало поездом обе ноги или хватил паралич… Тогда, другое дело.

Я, действительно, отлежался.

После тифа у меня было два черных, по моему мнению, дня: я остался без работы и без денег, а потом у меня случилось что-то с почками, и доктора настоятельно требовали, чтобы я ехал на Кавказ.

В эти черные дни я два раза приступал с просьбами к моему казначею, но он не находил моих черных дней черными…

— Э, нет, батенька… И не думайте! Не дам! Вот если бы вас изранило упавшим на голову аэропланом, или выскочивший в зверинце из клетки лев помял бы вас, как следует — вот это я понимаю! Да-а!.. Это черные дни!

Теперь я сижу и с ужасом думаю:

— Странно! А что если так-таки у меня никогда и не будет черных дней?!

— Я тебе говорю: Франция меня еще вспомнит.

— Она тебя вспомнит. Дожидайся!

— А я тебе говорю: она меня очень скоро вспомнит.

— Что ты ей такое, что она тебя будет вспоминать?

— А то, что я сотый раз спрашивал: Франции нужно Марокко? Франции нужно бросать на него деньги? Это самое Марокко так же нужно Франции, как мне нужен лошадиный хвост. Но… она меня еще вспомнит. Человек, который надеялся, что Франция его еще вспомнит — назывался Абрамом Гидалевичем; человек, сомневающийся в этом, приходился родным братом Гидалевичу и назывался Яков Гидалевич.

В настоящее время братья сидели за столиком одесского кафе и обсуждали положение Марокко.

Возражения рассудительного брата возмутили порывистого Абрама. Он раздражительно стукнул чашкой о блюдце и крикнул:

— Молчи! Ты, брат, я вижу, не мог бы стать самым паршивым министром. Мы еще по чашечке выпьем.

— Ну, выпьем. Кстати, как у тебя дело с Лейбензоновским маслом?

— Это — дело? Это дрянь! Я на нем всего рублей двести как заработал.

— Ну, а что ты теперь делаешь?

— Я покупаю дом для одной там особы.

В этом месте Абрам Гидалевич солгал самым беззастенчивым образом — никакого дома он не покупал, и никто ему этого не поручал. Просто излишек энергии и непоседливости заставил его сказать это.

— Ой, дом? Для кого?

— Ну, вот… Так я тебе сейчас и сказал.