Юрий Домбровский - Обезьяна приходит за своим черепом

Почему никто не догадался выкосить этот бурьян, убрать кирпичи и перегоревшее железо, заровнять уродливую ямину, наполненную мелким стеклом и наполовину заполненную тиной? Бог его знает, почему. Вернее всего потому, что никому она не мешала. К тому же сад был велик, для клумб места хватало, а новую, оранжерею никто строить не собирался.

Вот сюда-то и привёл меня Курт.

Он принёс с собой какое-то нехитрое сооружение из серого холста, дерева и тонкого шпагата и раскинул всё это на земле. В таком виде это напоминало что-то вроде игрушечной качели или гамака.

Он не торопясь расставил её в заранее выбранном месте, проверил быстроту и точность действия своей снасти — она работала безотказно, потом вынул из кармана радужный мешочек, набрал полную горсть конопляного семени и бросил на холст.

— Ну вот, — сказал он, с удовлетворением оглядывая раскинутую снасть, — теперь идём спрячемся.

Он провёл меня через заранее проложенную дорожку в ямину, где на уцелевшей кладке кирпича стояла большая белая клетка, видимо, только что сделанная из свежих ивовых прутьев.

— Дворец готов, — сказал он, подмигивая мне на эту клетку, — стол накрыт, — в клетке было насыпано конопляное семя, — вино разлито, — в двух белых фарфоровых розетках блестела вода, — будем ждать гостей.

А гостей на репейнике было, точно, много.

Со всех сторон на нём копошились десятки и сотни щеглов. Господи, сколько их тут было!

Одни сидели, раскачиваясь, на самой вершине его, и долбили жёсткие, колючие головки так, что из них летел пух; другие лазили по стеблю, перепрыгивая с ветки на ветку и что-то озабоченно лопоча, третьи в самых разных положениях, чуть ли не вверх ногами даже, сидели на стебле и попискивали, а кое-кто, из наиболее сытых, наверное, просто копошился на земле, у конца бурьяна, там, где уже начиналась мягкая трава. Всё это пело, чирикало, бормотало, перебивая и не слушая друг друга.

Были тут ещё какие-то птицы, небольшие, серенькие, но они держались поодаль и либо тоже что-то искали на земле, либо чистились, распустив веером крыло. Две важные и жирные коноплянки неподвижно сидели на тонкой дикой вишне и, не вмешиваясь, смотрели на этот содом. Я-то хорошо знал, что эти толстухи имеют куда лучшие корма и на репейное семя их не затянешь. На минуту откуда-то слетела довольно большая серая птица с загнутым клювом и недобрыми ясными глазами, прошлась по траве туда-сюда, посмотрела на снасть, снялась и улетела.

— Тц! — прищёлкнул языком Курт и покачал головой. — Сорокопут! И что его принесло сюда? Вот бы!.. Да нет, разве на него такую снасть нужно!

Щеглы ругались, чирикали, долбили репейник и никакого внимания на снасть Курта не обращали. Ровно никакого внимания! Как будто не для них было насыпано жирное, лоснящееся семя, не для них настроили эти качалки, захлопывающиеся от лёгкого прикосновения к бечёвке.

Я посмотрел на Курта. Он сидел на развалинах стены и раскуривал трубку. На свою снасть он даже и не смотрел.

— Табак! — сказал он с осуждением, качая головой. — Разве это табак... Да и мокрый ещё... Разве — пых-пых! — такой — пых-пых! — закуришь.

— Щеглы-то! — сказал я, показывая на репейник.

— Что щеглы? — спросил он, не поднимая головы и не отрываясь от трубки. Он разжёг её наконец и глубоко втянул дым.

— Щеглы, — сказал он рассудительно, — самая, можно сказать, глупая птица... Вот смотрите, сколько их сейчас налетит.

Я посмотрел на него и вспомнил вчерашний разговор.

— Вы так и не сказали: отчего у вас щека стала дёргаться?

Он почесал щёку и раздумчиво посмотрел на меня.

— Щека? — спросил он медленно и спокойно. — Щека у меня такая от рождения, с пяти лет, кажется. Испугался я чего-то, что ли, или нянька уронила, уж не знаю.

— А вы... — начал я и понял, что продолжать не следует.

Курт всё чесал лицо.

— Да, щека! — повторил он тем же тоном, делая вид, что не понимает, или в самом деле не понимая, что я хочу сказать. — А щеглы слетят! Это вот они ещё не заметили, а заметят — так сразу налетят. Щеглы — это дурачьё, их просто можно решетом ловить, и силка никакого не надо. Щека! — вспомнил он вдруг. — Щека что! Вот нога-то болит, это нехорошо.

— А что с ногой у вас? — спросил я, успокоенный его тоном спокойного и серьёзного презрения к глупой и неосновательной птице, для которой и решето тоже подходящая снасть. — Сильно болит?

— Мочи иногда нет, как болит! — сказал он негромко и серьёзно, как взрослому и понимающему собеседнику, посмотрел мне прямо в глаза. — Вот то-то и нехорошо, что нога болит. Не ко времени это.

— Почему? — спросил я.

— Почему болит-то? — Он мотнул головой. — Это долго рассказывать, да и не поймёте вы. Как-нибудь потом уж.

— Нет, почему не ко времени?

— Ах, почему не ко времени? — Он вдруг косо улыбнулся, и щека у него дёрнулась. — Да время теперь пошло весёлое, только успевай пошевеливаться, а не успеешь, так и сам не заметишь, как голова отлетит... Не гуманное время! — сказал он вдруг зло и насмешливо. Потом провёл рукой по лицу и повторил: — Да, щека!..

Большой, красивый щегол с лоснящимися перьями вдруг перестал долбить, задорно чирикнул что-то и слетел на край западни. Повертелся, посмотрел вовнутрь, но клевать не стал, а снялся и перелетел на прежнее место.

— Ну, сейчас! — сказал Курт и быстро, по-кошачьи соскользнул со стены. — Сейчас всей компанией...

И верно — через минуту не один уже, а целых три щегла, до того мирно попискивавшие на кустах чертополоха и даже ни разу не посмотревшие на западню, с разных сторон сели на её края.

Я схватил Курта за ногу. Он стоял на груде щебня на коленях и, приподнявшись, внимательно смотрел на происходящее.

— Сейчас, сейчас! — сказал он. — Сейчас все они будут здесь... Эх, конопляного семени не видели! Говорю, неосновательная птица!

Щеглы повертелись, повертелись, о чём-то взволнованно, второпях поговорили между собой, и один из них стремительно (всё, что делают эти птицы, они делают стремительно) прыгнул в глубь силка.

— Вот, пожалуйста! — сказал Курт с неодобрением. — Даже лесная канарейка, уж на что глупа, а и то её так не поймаешь, а эти...

Их было уже штук пять, и все они быстро, ожесточённо клевали конопляное семя.

— Ну что же вы, что же вы? — дёргал я Курта. — Они же сейчас снимутся и улетят!

— Улетят! — Курт презирал их всё больше и больше. — Никуда они улететь не могут, не такая это птица, чтоб она... — Он приподнялся на коленях, всматриваясь в то, что там происходит, а там уже шла настоящая драка. Чтоб она... Вот сейчас ещё подерутся немного, погодите...

Весь дрожа от возбуждения и вцепившись в ногу Курта, я смотрел на силок, и мне казалось, что Курт пропустит нужное мгновение, щеглы снимутся и улетят.